— От Патриции Мун.
— От Мун? А откуда ты знаешь эту прорицательницу? — Бонни насмешливо посмотрела на Даяну. — Вот уж не думала, что ты веришь всей этой чепухе.
— Я не верю. Но у Пат что-то есть. И когда я снимала ее, моя камера не могла справиться с ее глазами. А камере я верю больше, чем себе. На каждом слайде они были похожи на две черные дырки. Так вот, я виделась с ней, и она мне сказала, что познакомилась с художником-киприотом на выставке возле его картин. И он увлечен женщиной, американкой, сказала она мне. Нет, знаешь, она выразилась сильнее — он прилип к ней.
— А откуда ей это может быть известно?
— Известно. Она проверяет по глазам и по биополю. Знаешь, когда я снимала ее, она меня так притиснула к себе, что я едва не задохнулась. Я почувствовала себя при этом совершенной куклой.
Бонни уставилась на Даяну широко раскрытыми глазами.
— Она тебя обнимала?
— Она должна обнять человека, чтобы ощутить его биополе.
Так может, та женщина и Халамбус… — подумала Бонни.
— А как она выглядит?
— Обворожительно. Блондинка с длинными волосами.
— А у нее есть шубка из рыси?
— У нее их дюжина. И все разные, — усмехнулась Даяна. — А что тебя взволновал ее гардероб?
— Да так просто. Любопытно.
— А… А вот и Педро. Какое мясо! Ты только посмотри, Бонни. И твой авокадо.
И Даяна плотоядно уставилась на поднос, с которого Педро снимал кусочки баранины, и поливал их соусом.
Бонни взяла вилку, нож и подумала… Впрочем, нет, это ничего не меняет и не подтверждает. Не имеет значения…
— Так вот, — продолжала Даяна после того, как они еще немного выпили вина, — мой агент сказал, что я могу получить хорошие деньги, если полечу в Никосию. Мой агент считает, что продаст серию фотографий о художнике Халамбусе ничуть не дешевле, чем о президенте Филиппин. В Никосии я постараюсь сделать несколько дел. — И она пристально посмотрела на Бонни.
Даяна любила путешествовать. И не только по тем странам, где они с Ларри жили в пятизвездочных отелях. Она любила забираться в самую гущу леса, где Ларри охотился на птиц. Они и в этот раз собирались на остров Сан-Хуан, что недалеко от Сиэтла. Там просто великолепно, там всегда хорошая погода — зимой никогда не бывает холоднее 40 градусов по Фаренгейту, а летом жарче восьмидесяти. И там нет снега.
У Даяны была еще одна слабость — море. Она не могла без него жить. И сейчас, летя на Кипр, она мечтала о бирюзовом Средиземном море. Она обязательно съездит с Ларри в это лето на озеро, они возьмут напрокат плавучий домик длиной десять метров с мотором, по пути захватят двух друзей, для которых, пожалуй (Даяна расплылась в улыбке), больше подходит название «супруги», чем «друзья». Они так выручили ее своей поддержкой, когда она должна была принять решение и круто изменить свою жизнь. Она собиралась уехать на Филиппины. И Ларри был согласен, потому что он согласен со всем, что хочет его жена. Она в то время считала, что должна быть рядом с матерью. Потом долго мучалась и призналась себе, что следует подумать и о своей жизни. О себе. А та пара уже сделала выбор — мужчина был американец, а женщина — из Таиланда. И она окончательно решила, что не хочет уезжать из Штатов. На Филиппинах была очень сложная обстановка. Это тревожило ее. Она слышала, что там застрелили нескольких американцев, что к ним относятся враждебно. Она не может рисковать Ларри. Уж его-то никак не выдашь за местного. Даяна представила себе своего мужа янки-гиганта будто из супербоевика. Как она любила его снимать! Однажды, чтобы сделать совершенно потусторонний кадр, она покрасила его тело в синий цвет. На выставке, где была эта фотография, синий мужчина оказался точкой притяжения для зрителей.
Вот тогда она и перевезла родителей в Штаты, купив ферму неподалеку от фермы друзей, которые тоже перевезли родителей из Таиланда.
Глава 15
Батистовый сарафан развевался под морским ветром. Он был алого цвета, и черные волосы, распущенные по смуглым плечам, подчеркивали этот яркий, даже яростный цвет. Ази шла вдоль кромки воды, ее ноги в сандалиях лизала волна. В последнее время она стала себя ощущать как-то странно, с тех пор как увидела того мужчину. Она видела его мельком, но что-то случилось с ней, точно ожили какие-то ее фантазии. Он был другим, не таким, как Халамбус, как здешние мужчины. Точно электрический ток пробежал по ее телу. Когда она вспоминала его, ток, только меньшей силы, снова ударял ее. Тогда она сидела в кресле и радовалась, что сидит, потому что, если бы стояла, едва бы смогла оторвать ноги от пола. Она наблюдала, как муж показывает ему свои картины, на каждой из которых была она. Прежде Ази не заботило, что зрители увидят ее тело на работах мужа. Позировать мужу для его выложенных камнями картин, она считала, входит в ее обязанности жены художника. И это никак не задевало ее. Но на сей раз ей показалось, что она сама раздета перед этим мужчиной. Это чувство ей понравилось, чего она от себя никак не ожидала.
Волна замочила ее сандалии. Ей было приятно влажное соленое прикосновение, и она поглубже вошла в воду.
Ази родилась в богатой семье на берегу моря. Ее выдали замуж, когда она, как говорят здесь, была бутоном, который вот-вот раскроется. Она ничего плохого не могла сказать о семье, в которую вошла. Ее муж, Халамбус, тоже достоин одних похвал — красив, ласков, прекрасный отец двоих детей. Рисует. Знаменит и скоро, она не сомневается, станет известным всему миру. Но кто заглядывал ей в душу, если она сама туда не смотрела? Кто спрашивал ее, что она чувствует, когда он прикасается к ней, воображая на ее месте другую?
После того как Ази вышла замуж, она много читала. Она была способной, но ее не учили в университете. Но о чем теперь говорить? Книги, которые стояли на полках, тесно прижатые друг к другу, манили ее.
— Э, дочка, обломаешь свои глаза об эти острые буквы. Мелкие, как маковое зернышко. Зачем тебе? — нараспев говорил дедушка, увидев ее за чтением. И правда, зрение стало хуже, но вряд ли от чтения. Скорее от вязания. Она любила это занятие и не могла отказаться от него.
Халамбус вернулся на этот раз из Америки совершенно другим. Он говорил с ней, улыбался ей, но словно смотрел при этом мимо нее. Она чувствовала неудобство, потому что уже давно, лежа в его объятиях в их красивой спальне на широкой кровати, воображала на его месте другого.
Над морем летали чайки, кидались, словно камни, в воду и выхватывали рыбу. На горизонте плыл корабль. Сказочное и вечное для нее место. По законам их страны развод почти невозможен. Может, это и хорошо, потому что Халамбус мог бы жить в Европе или Америке, а она где? Тот, о ком она думает не в первый раз, даже не подозревает о ее существовании.
Боже, о чем это она? Она так любит детей, он тоже их любит, он просто теряет голову при виде маленькой Нази. Пусть будет все, как есть. Но перед глазами сами собой возникали другие, совершенно невозможные в реальной жизни сцены.
Вчера она вошла в мастерскую Халамбуса и увидела, как он сдирает камни со старых картин. Камни только одного цвета — желтого. Она остолбенела, увидев, что та картина, где она изображена под апельсиновым деревом, тоже разобрана. Нет апельсинов, светившихся солнцем, нет ее лица, а оно было нежно-золотистым. Она была так хороша, эта работа. Муж был уже мастером, когда делал ее, и не хотел продавать.
Ази услышала шум несущегося на большой скорости глиссера. Глиссер заложил вираж и едва не выскочил на берег. Чьи-то сильные руки схватили Ази и потащили в лодку. Она даже не вскрикнула. Потому что не поняла, кто это — может, Халамбус? Она открыла глаза. На нее смотрела маска с прорезями для глаз.
