– Двести пятьдесят.
– Да сколько не работала.
– Больная я, Василий.
– Я это к тому говорю, что ты на меня как на бригадира не обижаешься?
– Что ты, Василий, что ты – какие обиды! Где бы я столько заработала? Спасибо тебе.
– И по правлениям тебя нынче таскать не будут, минимум есть.
– Есть, есть. Нынче я спокойна, не подкопаются. А все ты со своей капустой. Я на тебя рада богу молиться, а ты выдумал, будто мне бутылку жалко. Ой, Василий, да как это тебе на ум пришло?
Василий сказал:
– А ты знаешь, Степанида, зачем мы пришли?
– Не-ет. – Степанида, не выдержав, быстро и тревожно глянула на Кузьму. – Я думала, так просто, посидеть.
– Притворяется, – безжалостно сказала Галька.
Василий одернул ее.
– Да помолчи ты! Без тебя обойдется. – Степаниде сказал: – Посидеть – это само собой. Но у нас с Кузьмой к тебе еще одно дело есть. Ты слышала, что у Марии большая недостача?
– Слышать слышала, кто-то сказывал.
– Выручи их, Степанида. Дело серьезное: если завтра, послезавтра они не соберут, Марию могут забрать. А у тебя, наверно, деньги есть.
– Ой, да откуда у меня деньги?
– Дай им, Степанида. Я ото всей деревни тебя прошу. Дело такое.
– Мы скоро отдадим, – сказал Кузьма. – Мне после отчетного собрания ссуду дают. Это ненадолго.
– Вот видишь, это ненадолго, – продолжал Василий. – Они люди надежные, дай им, Степанида.
– Да если бы они у меня были, я бы не дала, ли чо ли?
Галька закричала:
– Есть они у ней, есть, не верьте! Есть они у тебя, тетка! – крикнула она Степаниде. – Чего ты врешь?
– А ты их у меня видала? Ты их у меня считала? – подскочила Степанида.
– Не видала и не считала, а знаю, что есть. Ты бы давно уж удавилась, если бы у тебя их не было. Ты бы их украла. Ты кулак, хуже кулака, тебя раскулачить надо!
– Ты мне ответишь за эти слова. В суде ответишь. Ты мне ответишь! – подскакивала Степанида.
– Испугала! Еще поглядим, кто ответит. Кулачиха, кулачиха!
– Тише вы! – крикнул Василий. Наступило молчание, потом Василий негромко сказал: – Ты посмотри, Степанида, может, сколько есть. Посмотри. Сама знаешь: четверо ребятишек у Марии.
– Не надо, Василий, – попросил Кузьма. Галька взглянула на него, не пряча лица, заплакала.
– Тетку Марию жалко, – причитала она. Слез у нее было много, и они с крупного покрасневшего лица стекали на шею. Степанида нагнулась и тоже промакнула свои глаза подолом, плачущим голосом сказала:
– Мне Мария как родная. Да я бы для ее последнего не пожалела. Она мне столько добра делала.
Снова замолчали. Степанида то и дело наклонялась, вытирала подолом глаза, будто надраивала их, как пуговицы, чтобы они, наконец, заблестели. Наклоняясь, снизу, почти из-под стола, выглядывала на мужиков, не то всхлипывала, не то мычала.
– Хватит тебе, Галька, реветь, – сказал Василий. – Рано еще Марию оплакивать.
– Врет она, врет! – закричала опять Галька. – Я знаю. Видеть ее не хочу.
– А не хочешь – ну и выметайся! – подхватила Степанида. – Не заплачу. Хошь сейчас выметайся! Ты мне всю шею переела.
– Пойдем, Василий, – сказал Кузьма.
– Пошли.
Они оделись и вышли. Из Степанидиной избы нарастал крик; с двух сторон деревни на него откликнулись собаки, загавкали густо и дребезжаще. Василий, шагая рядом с Кузьмой, грозился, что выгонит Степаниду из бригады. Кузьме стало все безразлично. Боль за Марию и ребятишек, вспыхнувшая за столом, когда заговорили о деньгах, теперь прошла, и недостача казалась такой же нестрашной, как это собачье гавканье. Будь что будет. Кузьма чувствовал только, что он устал и хочет спать, все остальное было неважно.
– Завтра я зайду, – сказал Василий, сворачивая к себе.
– Ага.
Кузьма остался один. Он шел на самый край деревни, в свой новый дом, поставленный для того, чтобы жить в нем, поживать да добра наживать. Деревня спала, только все еще подлаивали друг другу собаки. Спали люди, и вместе с ними спали их заботы, отдыхая для завтрашнего дня, чтобы двигаться в ту или другую сторону. А пока все оставалось на своих местах, все было неподвижно.
