— Когда я скажу «сейчас», — строго повторила она, — стукни его кочергой.
Сев к столу и дотянувшись до баночки со всякой всячиной, которую мама держала на подоконнике, она принялась подравнивать ногти пилочкой. Прошло две минуты. Ничего не случилось. Я стояла, держа в руке холодный конец кочерги, пока не почувствовала, что могу говорить.
— Отчего вы сморщились? Вам стало больно?
— Заноза в ладони, — спокойно ответила она.
— Почему вы ее не вытащите?
— Она разнесет весь дом.
Чужак шагнул в открытую дверь кухни. Без слов она положила на стол обе руки ладонями вверх, и тоже без слов он вытащил черную ленточку из кармана своего смокинга и положил на ее запястья. Ленточка тут же начала стягиваться, облепляя руки гостьи и часть стола, словно черная изолента, и сжимая их с такой силой, что дерево заскрипело. Кончиком пальца он тронул ее ладонь, где пульсировала маленькая черная точка. Точка исчезла. Он засмеялся и велел мне выключить свет, что я и сделала.
— Убери это, — сказала она.
— Если бы ты пряталась похуже, у тебя было бы и оружие.
И тут край стола треснул, словно выстрелил, — он отодрал черную ленту от ее рук и спрятал в своем костюме.
— Теперь, когда я воспользовался этим, все знают, где мы, — сказал он и уселся на кухонный стул, высоко задрав колени.
Тогда она сказала что-то, чего я не поняла. Сняла блюдце с пустого стакана и налила в него воды; прошептав опять что-то неясное, протянула стакан ему, но он отстранился. Она пожала плечами и выпила воду сама.
— Мухи, — сказала она и положила блюдце обратно.
Несколько минут они сидели молча. Я не знала, что делать: я помнила, что надо ждать команды «сейчас» и тогда стукнуть его, но никто ничего не говорил. Кухонные часы показывали без десяти одиннадцать. Где-то прямо у окна звенел сверчок. Я боялась, что чужак почувствует запах растворителя. У меня затекли ноги, наша гостья сожалеюще вздохнула и кивнула.
Чужак поднялся, осторожно отодвинул стул и произнес:
— Отлично. Я вызову их.
— Сейчас? — спросила она.
Я не могла ничего сделать. Я держала кочергу перед собой обеими руками и стояла, не зная, как сделать это. Чужак — он пригибался, чтобы не задеть наш потолок — только взглянул на меня, будто я не стоила большего, и снова сосредоточил внимание на ней. Она оперла подбородок на ладони и прикрыла глаза.
— Положи это, пожалуйста, — устало сказала она.
Я не знала, что делать. Она приоткрыла глаза и сняла блюдце со второго стакана.
— Положи это сейчас же, — она поднесла стакан с растворителем к губам.
Я неловко ударила его кочергой. Смутно помню, что было потом: по-моему, он засмеялся и успел поймать кочергу за раскаленный конец, а затем взвыл и сбил меня с ног, потому что помню, что стою на четвереньках, глядя, как она сбивает его с ног. Когда он упал, она пнула его в висок. Затем отступила и протянула мне руку; я подала ей кочергу, которую она взяла сложенной тряпкой, перехватила за холодный конец и с жуткой силой обрушила не на голову ему, как я ждала, а на горло. Когда он замер, она надавила раскаленным концом кочерги на разные точки его костюма, провела им по его поясу и швам ботинок. Потом она сказала мне:
— Уйди.
Я вышла, но успела увидеть, как она снова ударила его в горло, уже не кочергой, а каблуком туфли, серебряной туфли.
Когда я вернулась, там уже никого не было. На сушилке стоял чисто вымытый и вытертый стакан, а кочерга пристроена в уголке раковины под струю холодной воды. Наша гостья стояла у плиты, заваривая чай в коричневом мамином чайнике. Она стояла как раз под матерчатым голландским календарем, который моя мама, не отставая от моды, повесила на стенку. К нему она прикалывала записки для памяти, на одной стояло:
«БУДЬ ОСТОРОЖНА. КРОМЕ ВАННОЙ, БОЛЬШЕ НЕСЧАСТНЫХ СЛУЧАЕВ ПРОИСХОДИТ ЛИШЬ В КУХНЕ».
— Где… — проговорила я, — г-г-где…
— Сядь вот сюда. — Она пододвинула ЕГО стул. Но ЕГО нигде не было. — Не слишком задумывайся.
Тут в кухню из гостиной вошла моя мама с пледом на плечах и, глуповато улыбаясь, сказала:
— Боже, я, кажется, уснула!..
— Чаю? — спросила наша гостья.
— Просто-напросто уснула, — сказала мама, усаживаясь.
— Я забыла, — сказала наша гостья и добавила: — Мы же одолжили машину. Позвоню им по телефону.
Она вышла в холл, где нам установили телефон одним из первых в городе, и через несколько минут вернулась.
— Все в порядке? — спросила мама. Чай мы пили молча.
— Скажите мне, — наконец произнесла наша гостья. — Как работает ваше радио?
— Безупречно, — с некоторой обидой ответила мама.
— Это хорошо, — сказала наша гостья, — потому что вы в мертвой зоне, понимаете, слава Богу, в мертвой зоне!
Моя мама встревожилась:
— Простите, я не…
— Извините меня, — сказала гостья, — мне нездоровится.
Она со стуком поставила чашку на блюдце, встала и вышла из кухни. Мама ласково дотронулась до моей руки.
— Никто ее не… обидел на танцах? — тихо спросила мама.
— О нет, — ответила я.
— Ты уверена? — настаивала мама. — Ты точно знаешь? Никто не говорил о ее росте или внешности, ну что-нибудь скверное?
— Руфь говорила, — соврала я. — Сказала, что она как жирафа. — Мама, успокоенная, встала и стала убирать чайную посуду в шкафчик. Потом вытерла стакан, который держала наша гостья, тот, где был растворитель.
— Бедная женщина, — говорила мама, протирая его, — несчастная женщина.
Потом не было ничего особенного. Я начала готовить учебники к школе. Голубые васильки буйно расцвели вокруг дома, и отец, выздоровев, скосил их все. Мама вырастила несколько гибридных васильков на задней клумбе, в два раза выше диких; она объясняла мне, почему они крупнее, но я позабыла.
Наша гостья познакомилась с мужчиной, не очень подходящим, потому что он был поляк и работал в гараже. Она не выходила, а встречалась с ним по вечерам на кухне. Это был коренастый, крепкий парень, светловолосый, с настоящей польской фамилией, но все звали его Богалуза Джо, потому что пятнадцать лет он провел в Богалузе, штат Луизиана (он выговаривал «Люзьяна») и все время вспоминал об этом. У него была теория, что цветные совсем как мы и что через сто лет все так перемешаются, что не различишь. Мою маму очень заинтересовали его взгляды, но она никогда не позволяла мне говорить с ним. Он был очень уважителен: звал ее «мэм» и никогда не ругался, но в гостиную ни разу не зашел. С нашей гостьей он всегда встречался на кухне или в саду за домом. Они пили кофе и играли в карты. Иногда она просила его:
— Расскажи мне что-нибудь, Джо. Я люблю истории поинтереснее.
