Новые приключения в Стране Литературных Героев

Гена. Из досок!

Профессор. Вот именно. Из досок, обтянутых кожей. Выходит, прочитать книгу от доски до доски значило: от пере­плета до переплета, всю насквозь. А когда мы про кого-ни­будь говорим: «Экая коломенская верста...»

Гена (рад, что знает хоть нынешнее значение). Длин­ный то есть! Высокий!

Профессор. Естественно. Так вот, когда мы это го­ворим, мы сами обычно не отдаем себе отчета, почему именно коломенская. Верста – куда ни шло, а вот... В общем, все в той же древности между Москвой и селом Коломенским, где находилась летняя резиденция царя Алексея Михайловича, стояли особенно высокие верстовые столбы. Теперь все понял?

Гена. Как все? А «игра не стоит свеч»?

Профессор. Ах да. Ну, это тоже небольшая хитрость. Это переведено с французского и относится, уж конечно, не к волейболу и не к лапте, а к карточной игре. Играли-то прежде при свечах, электричества не было, и вот если выигрыш был уж очень мал, то говорили, что, дескать, он не окупает даже сго­ревших свечей. Так-то, дружок!

Гена. Ладно, Архип Архипыч. Пусть я ничего такого не знал. Конечно, я понимаю, это, может, и нехорошо, но только какая польза от того, что я теперь это знаю? Все равно же я и раньше понимал, что все эти выражения примерно значат.

Профессор. Примерно, говоришь... То-то и беда, что примерно. А ведь я вел речь о необходимости по-настоящему владеть русским языком, чтобы он был для тебя «живой как жизнь» – так назвал свою книгу о нем, о языке, Корней Ива­нович Чуковский. Не случайно писатели заботятся о том, чтобы язык и вправду был живым, чтобы все забытые или забываю­щиеся значения слов, сравнения, образы воскресали и жили...

Гена. Заботятся? А как? Статьи пишут?

Профессор. Статьи статьями, не только в них дело. По-разному заботятся. На первый случай, чтоб недалеко хо­дить, вот тебе хоть бы это – опять из раннего Чехова.

Раздается голос человека – молодого, но уже побитого жизнью, как бы читающего что-то вроде лекции и одновре­менно иронизирующего над ней и над самим собою.

«Лектор». Милостивые государи и государыни! Позволю начать мою сегодняшнюю лекцию с того, что, по мнению начи­танных гувернанток и ученых губернаторш, душа есть неопреде­ленная объективность психической субстанции...

Гена. Чего-чего?

«Лектор» (разумеется, не слыша и не слушая его). Да-с! И я не имею причин не соглашаться с этим. У одного ученого читаем: «Чтобы отыскать душу, нужно взять человека, которого только что распекало начальство, и перетянуть ремнем его ногу. Затем вскройте пятку и вы найдете искомое»...

Гена (смеется, как настоящий благодарный слушатель). Ничего, правда, Архип Архипыч?

«Лектор». Я верую в переселение душ. Эта вера далась мне опытом. Моя собственная душа за все время моего земного прозябания пребывала во многих животных и растениях. Я был щенком, когда родился, гусем лапчатым, когда вступил в жизнь. Определившись на службу, я стал крапивным семенем...

Гена. Крапивным? А это что значит, Архип Архипыч?

Профессор (нетерпеливо). Так в старой России през­ рительно называли приказных, попросту говоря, чиновников. Ты слушай, слушай!

«Лектор». Начальник величал меня дубиной, приятели – ослом, вольнодумцы – скотиной. Путешествуя по железным до­рогам, я, милостивые государи, был, можете себе представить, зайцем!..

Голос «лектора» прерывается.

Профессор. И так далее. Я думаю, достаточно. Ну, как?

Гена (смеется). Смешно! Как это он там? Я, говорит... (Отсмеявшись.) Но только это же все так, просто в шутку!

Профессор. Конечно! Хотя, как говорится, в каждой шутке есть доля правды. Вот и здесь, в этой вполне бесхитрост­ной юмореске Антоши Чехонте по-своему сказалась писатель­ская страсть воскрешать слова и выражения, давать им новую жизнь или возвращать старую, пробовать слово на вкус, раз­глядывать на свет, осязать и обонять его, в общем, относиться к нему, как к живому. Но бывает, что в подобных случаях писателям совсем не до шуток... Тебе ведь известно словосоче­тание: «нервы расходились»?

Гена. Кому ж оно неизвестно? Я и сам так говорю.

Профессор. Так вот послушай, как это говорит поэт:

«Слышу:
тихо,
как больной с кровати,
спрыгнул нерв.
И вот –
сначала прошелся
едва-едва,
потом забегал,
взволнованный,
четкий.
Теперь и он и новые два
мечутся отчаянной чечеткой».

Гена (уважительно). Это Маяковский, да?

Профессор. Угадал. Видишь, что здесь произошло? Мы произносим: «У меня что-то нервы расходились», как го­товую и всем известную формулу, мимоходом, между прочим, только сообщая это собеседнику, всего-навсего информируя его. А тут...

Гена. Да уж! Тут прямо фантастика какая-то! Нервы не то что расходились, а вон что вытворяют: прыгают! Мечутся!

Профессор. Не фантастика, а поэзия. Искусство слова. И заметь, как все это действует на нас, как волнует, как бу­доражит, – вон даже ты возбудился; совсем не так, как подейст­ вовало бы беглое сообщение о состоянии нашей нервной сис­темы. Потому что образ как бы развернут, раскрыт, материали­зован, повторяю, воскрешен. Вот что такое настоящий худож­ник слова!.. Вообще должен сказать, что путешествие, в которое мы сегодня так нечаянно отправились, не зря оказалось путе­ шествием все-таки никуда иначе как в литературу, хотя на­чали-то мы с разговора о языке. У них, у литературы и языка, связи, сам понимаешь, вообще неразрывные. И самые разнооб­разные. Иногда писатель берет старое, затертое выражение и дает ему новую жизнь – как в стихах Маяковского. А иной раз – наоборот. Именно писатель и рождает какое-нибудь яр­кое выражение, которое мы тут же подхватываем и начинаем употреблять в хвост и в гриву, пока оно совсем не сотрется и не обезличится, причем, как не слишком благодарные люди, даже не помним, кому именно этим выражением обязаны...

Гена (деловито). Например?