усевшись в третьем ряду, заработал фотоаппаратом, запечатлевая для истории эту церемонную великосветскую тусовку. В отличие от длинноногих манекенщиц представители бомонда не были охочи до интервью, поскольку выглядеть одновременно убитыми горем, как подобает, и цветущими требовало немалого напряжения сил. Политики были серьезными, но отнюдь не подавленными — ведь снимки с мрачными физиономиями могли быть использованы против них в год выборов, поэтому многие приветственно махали и улыбались. Под руку вошли мэр Нью-Йорка и архитектор Филипп Гладстон; их появление толпа снаружи встретила вежливыми аплодисментами. Братьев Форб из «Тайм» усадили на четвертую скамью. Одетый в твид юнец из «Экономиста» пролез в зал вслед за разряженным в пестрые тряпки от «Версаче» редактором «Роллинг стоунз». Конечно же, этой экстравагантной церемонии были посвящены первые страницы «ОБИТ-мэгэзин», самого модного журнала девяностых годов. Портрет спящей Флинг с рекламы ночного крема украсил обложку только что презентованного журналом «Тайм-лайф» приложения «ОБИТ-мэгэзин» наряду с портретами других мертвецов года.
Джойс Ройс поработала на славу. Как личный секретарь Кингмена Беддла, она все согласовала до мелочей: переговорила с «женщинами» Кинга, составила и выверила список приглашенных на траурную церемонию — речь шла все-таки о самом печальном происшествии сезона. Она даже уговорила владельца шикарного нью-йоркского ресторана «Ле Сирк» организовать для особо важных гостей небольшой а ля фуршет, как это было на похоронах Малколма Форбса. Джойс Ройс и Гейл Джозеф, президент «Кармен Косметикс», буквально-таки сроднились за эти дни, устраивая это похоронное шоу, которое позже было названо «отмазыванием „Кармен“.
Джойс выглянула из окна лимузина и повернулась к Кингмену.
— Мне кажется, лучше воспользоваться запасным входом. Согласны, босс? — И она приказала шоферу рулить к повороту на Пятьдесят первую улицу. Кингмен ошеломленно повалился на заднее сиденье.
— Какого
„Какой позор для нации! — услышал он. — Какой неслыханный позор!“ Позор, что Флинг умерла в возрасте двадцати четырех лет. Как такое вообще могло произойти? Она была так знаменита, что ей следовало дожить хотя бы до тридцати. И вот мертва. Сама ли она шагнула с верхушки небоскреба или это все случайность? Слухи, слухи, слухи расползались по раскаленным, запруженным людьми и машинами улицам: Флинг прыгнула с крыши сооружения на площади Четвертого июля не одна, а с пит-бультерьером мужа в руках, и на груди у нее была приколота булавкой предсмертная записка, прямо-таки как у девчонки, которую отпустили домой из детсада; Пит Буль, любимец Кингмена, перепугавшись, сумел вырваться из предсмертных объятий Флинг и приземлился на балкончике двумя этажами ниже крыши. Кингмен не раз хвастался, что его Пит Буль при случае одолеет быка, поскольку у него самые мощные челюсти среди собак его габаритов. Свинцовый туман отчаяния, толкнувший Флинг за край крыши, был совсем непонятен бойцовской собаке, и инстинкт самосохранения взял верх над привычкой во всем слушаться хозяина или хозяйку.
Кингмен сгреб с мягких кожаных подушек собаку, симпатичный профиль которой красовался в передаче „60 минут“ после того, как власти Манхэттена попытались запретить содержание в домашних условиях этой породы на том основании, что ее представители крайне злобны и представляют опасность для окружающих; собаку, ставшую главным героем целого раздела передачи „Как живут богачи и знаменитости“ после возвращения в нью-йоркскую бухту из „медовой поездки“ на 260-футовой яхте Кингмена Беддла и его красавицы-жены Флинг, когда этот самый Пит Буль вместе с хозяевами перебрался на один из тех сигарообразных катеров, пришвартовавшихся к борту яхты, которые меткие газетчики окрестили „Бульдожья какашка-1“ и „Бульдожья какашка-2“. Молодожены, уверенно стоя на верхней палубе качающейся яхты, позировали телекамерам в своих идеально гармонирующих друг с другом харш-дэвидсоновских летних костюмах, а между ними виднелась фотогеничная морда их призового пса.
На Пятьдесят первой улице, при подъезде к церкви, Кингмен Беддл вышел из автомобиля и двинулся вверх по лестнице, ни на секунду не забывая о том, что должен соответствовать созданному им для окружающих образу: выправленный из кармана ослепительно-белый платок, Пит Буль под мышкой. Рейбэновские солнечные очки так и остались в кармане: он даже не пытался хоть как-то замаскироваться. Серые глаза Кингмена были прищурены и напоминали две темные щелочки под кустиками бровей: фокус, безотказно служивший ему при переговорах с особенно опасными соперниками — поди, разбери, куда он смотрит и о чем думает. И тут чья-то ловкая рука неожиданно сорвала с лацкана его пиджака веточку жасмина, приколотую вместе с черной шелковой ленточкой предусмотрительной и обо всем помнящей Джойс. Похитителями оказались две долговязые фотомодели, из тех, что толкались у запасного входа в собор, девчонки школьного возраста, которым гораздо больше подошла бы роль двух подростков из „Приключений Тома Сойера и Гекльберри Финна“.
— А я слышала, что ее убили. Убили и сбросили вниз, — сказала та, что повыше, крутя пальцами веточку жасмина — свой трофей.
— Знаю, знаю, мой гример сказал мне, что на шее у нее остались следы чьих-то пальцев, а руки, судя по всему, были связаны за спиной. Он сказал, что ему пришлось ухлопать гору карменовской косметики, чтобы как-то замаскировать весь этот ужас, и для этого работать всю ночь напролет. — Девчушка выгнула свою длинную, гибкую шею, выдула изо рта пузырь из жевательной резинки „Трайдент“ и звонко хлопнула им.
— Самая очаровательная и богатая девушка в мире — и чтобы она добровольно лишила себя жизни? Да никогда! Чего ради?
Внутри церкви тяжелый запах ладана, источаемый двумя массивными кадилами, расположенными по обе стороны алтаря, смешивался с ароматом духов „Джой“, „Джирджио“ и „Флинг!“. Гости, даже те, кто не был охвачен горем, пребывали в тяжелом полунаркотическом состоянии от той невообразимой комбинации ароматов, которой был наполнен холодный воздух кафедрального собора. Колеблющиеся язычки пламени на поминальных свечках придавали всему происходящему оттенок сюрра.
— Не могу примириться! Не могу, и все тут! Это просто неслыханно!
Отбросив с лица траурную вуаль, баронесса фон Штурм орала на Гейл Джозеф, президента „Кармен“, и Гарсиа, напоминая при этом разъяренную гарпию. Все трое стояли в приделе Богородицы позади престола, так что видеть их никто не мог, зато слышали все. Баронесса была в ярости на двух своих старых друзей за то, что они выставили Флинг на всеобщее обозрение как образец рекламной продукции „Кармен Косметикс“, и где — в храме! Открытый гроб — в кафедральном соборе! Уж не собиралась ли Гейл под видом похорон устроить сезонную распродажу своей продукции?
Даже в окружении множества манекенщиц Фредерика фон Штурм поневоле бросалась в глаза своей безукоризненной осанкой и европейской элегантностью: высокая черная шляпа от „Кристиана Лакруа“, красно-коричневые замшевые перчатки, атласная черная амазонка с лацканами, на левом из которых сиял знаменитый алмаз фон Штурмов, вделанный в платиновую брошь в виде орла с расправленными крыльями. Сейчас это миниатюрное воплощение аристократизма орало и махало руками в тесном приделе, в то время как ее лучшая в мире подруга лежала в бронзовом херлитцере на экстравагантном, украшенном цветами катафалке перед кафедральной аспидой, сияющей в блеске свечей. Все остальные были слишком увлечены: они пялили глаза на скамейки для приглашенных впереди и сзади, на развешенные тут и там букетики жасмина и того экзотического цветка, чьи ингредиенты лежали в основе
Гарсиа, из кармана которого все еще торчали гребни и маникюрные кисточки, глядя в просвет между золочеными колоннами, пристально изучал свой шедевр.
