замкового холода. Ему вдруг захотелось, чтобы Вольфи проснулся.
Почему сказка о ЗОЛУШКЕ заканчивается свадьбой? А что было на утро ПОСЛЕ свадьбы? Может быть, девушка проснулась перепуганная, ощущая себя чужой в спальне принца, одинокой и неприкаянной? А может быть, она послала за веником и велела поймать для себя несколько кухонных мышей, чтобы чувствовать себя хотя бы чуть-чуть как дома? Фредерику неудержимо захотелось принять Е-таблетку. Что он может сделать? Позвонить слуге, чтобы тот принес ему пару интеллигентских 'колес'? Он ведь даже не говорил по-немецки. 'ГУТЕН МОРГЕН' — единственное слово, которое он знал. Вся набросанная Вольфи схема была не менее сумасшедшей, чем проекты его дальнего предка, сумасшедшего короля Людвига II Баварского, который соорудил для вагнеровских опер частную сцену в подземном гроте и в одиночку наслаждался представлениями, плавая по подземному озеру у Линдерхофа в пышно разукрашенной ладье и в окружении лебедей.
Фредерик грациозно прокрался к окну, собранный и ловкий, голубой, как сиамский кот, с которым постоянно сравнивал его барон. С тревогой размышляя над этой двусмысленной аналогией, он стоял у больших двустворчатых дверей, не решаясь отправиться в путь по мириадам коридоров и лабиринтам галерей, где два добермана, Германн и Гессе, патрулировали украшенные гобеленами холлы и пещерообразные гостиные. Вчера Вольфи смеясь показал ему Собачью Гостиную, где художник восемнадцатого века изобразил собачьи конуры, среди которых располагались и настоящие, так что охотничьи псы не раз расшибали себе носы, проносясь по ошибке в нарисованные домики. Такой шутовской реализм, не имевший отношения к искусству, ясно характеризовал грубые нравы, присущие фон Штурмам два столетия назад. Фредерику оставалось надеяться, что сейчас речь идет не об очередной тевтонской шуточке, только теперь в аристократическом и декадентском исполнении, и его, Фредерика, нос останется цел.
Ну отчего Вольфи никак не проснется? Фредерик не отрываясь смотрел на его орлиный патрицианский профиль и обветренную кожу, лицо человека, который осень проводит в собственных лесах, травя оленей, а летом — в Коста-дель-Соль. Фредерик с сожалением глядел на своего загадочного барона. Он спас Фредерика, защитил его и занимался с ним любовью, будто имел дело с одним из своих художественных шедевров. Но Фредерик не хотел становиться всего лишь одним из трофеев барона, одним из оленей, сотни рогов которых украшали замковые стены. Перед входом в фамильную часовню в камне было выгравировано семейное изречение фон Штурмов: '
На Фредерике был простой костюм от Карла Лагерфельда, работавшего на фирму 'Шанель', серый с зелеными бархатными отворотами и платиновым фонштурмовским орлом на одном из них: расправленные крылья слепят бриллиантами, и тело птицы — из безупречного изумруда фон Штурмов. Простая черная художественная шляпа, прикрытая полупрозрачной вуалью, дополняла туалет. Обмена кольцами не было, только обещания до гроба любить друг друга. А он-то думал, что ему придется одеться в ЛЕДЕРХОЗЕН или какой-то там баварский костюм, чтобы угодить барону. Это был бы грандиозный маскарад! Хорошо, что кольца не оказалось. В самом деле, как можно вручить обручальное кольцо другому мужчине?
Когда утренний свет, пробивающийся в комнату, стал ярче, лучи его сфокусировались на свертке, которого накануне здесь не было. Фредерик с бьющимся сердцем двинулся к зеленой коробке с золотой лентой и украдкой глянул на карточку, от которой пахло бароновским одеколоном с его густой примесью восточных специй. '
'Это мир буйного пиршества всех чувств: зрения, слуха и обоняния, наслаждения фруктами, цветами и драгоценностями, вином и сладостями, упругой плотью, как мужской, так и женской, красота которой обязательно бесподобна. Это мир рискованных любовных похождений… амурная история прячется за ставнями каждого окна, каждый взгляд из-под чадры рождает на свет интригу, а в руке каждого слуги или служанки таится благоухающая записка с обещанием скорого свидания… Это мир, в котором ни одно влечение не безумно настолько, чтобы оказаться неисполнимым, и никогда не знаешь, что принесет день грядущий. Мир, в котором обезьяны могут оказаться соперниками мужчин, а мясник может заполучить руку дочери шаха; мир, в котором дворцы делаются из алмазов, а троны вырезаются из цельных рубинов. Это мир, в котором удручающе обязательные правила обыденной жизни самым восхитительным образом приостанавливаются, в котором индивидуальной ответственности не существует в принципе. Это мир легендарного Дамаска, легендарного Каира и легендарного Константинополя… Короче, это мир вечной сказки — и нет никакой силы сопротивляться ее обаянию'.
Глаза Фредерика затуманились. Барон понял иронию и магию их волшебной сказки! Барон понял. Переполненный страстью и чувственностью, Фредерик открыл маленькую бархатную коробочку. Внутри лежало тяжелое золотое кольцо-печатка с баронским гербом. Мужское кольцо. Подарок мужчины другому мужчине! Он надел перстень на палец. Голова Фредерика была охвачена пламенем, чувство благодарности, любовь и желание переполняли его, слезы застыли на его неестественно высоких скулах. Он поцеловал барона в сомкнутые веки и скользнул в постель, пристраиваясь поближе к барону, возвращаясь на свое законное место героя волшебной сказки. Не оставалось ни секунды на дальнейшие размышления, — нужно было пробудить барона ласками и хранить затем их сказку до конца.
Барон улыбнулся, просыпаясь. Он, казалось, был порядком ГЕШМАЙХЕЛЬТ[1] неожиданной нежностью Фредерика.
— А-а, МАЙН ЛИБЛИНГ, — сказал он своей красивой жене.
— Ага, — вздохнул Фредерик. — ГУТЕН МОРГЕН!
10
Кингмен Беддл, выражаясь языком литературным, восседал на вершине мира — в своем новом кабинете на верхнем этаже высочайшего в Нью-Йорке здания, откуда можно взирать сверху вниз на Крайслер-Билдинг, Центр мировой торговли, Эмпайер Стейт-Билдинг и Трамп-Тауэр. Манхэттен, Бруклин, Квинз, еще два района города, а также часть Нью-Джерси и угол Коннектикута лежали у его ног. Устроившись, как орел, в своем персональном гнезде на сто двадцать пятом этаже Беддл-Билдинга, он любил следить за самолетами, стартовавшими с аэропорта Ла Гвардиа и набирающими высоту где-то ниже его. В особенности — за этими, с эмблемой 'КИНГАЭР' на серебристом хвосте. Супермагнат! Кингмен приобрел за немалую толику, наличности, кучу обещаний, устную договоренность с профсоюзами и три миллиона долларов долга обанкротившуюся 'Транс-аэр-лайнз'. Краска эмблем 'КИНГАЭР', вероятно, еще пахла, а чернила под контрактом только-только успели высохнуть. И вот — Кингмен Беддл, когда-то не имевший возможности приобрести даже игрушечный самолет, ныне стал владельцем целого воздушного флота. Три сотни блестящих самолетов с его именем на хвосте! В то время как другие честолюбивые люди довольствуются тем, что помещают свои имена на салфетках для коктейлей или мячах для гольфа, чтобы произвести впечатление на своих коллег. Кингмен сам не знал точно, к чему он подошел, но остальному миру должно было казаться, что он достиг всего, что можно пожелать.
'НИККЕЙ' шел в рост. Токийские акции успели подняться на 209,56 пункта с тех пор, как он встал с
