Сингэ сабур (Камень терпения)

хотел. И хорошо, что так! А то бы сразу ее выгнал. Теперь я могу тебе обо всем рассказать. Она была единственной сестрой моего отца. Какая женщина! Я выросла, купаясь в ее нежности. Я любила ее больше, чем родную мать. Она была благородной. Красивой. Очень красивой. С большим сердцем. Это она научила меня читать, жить… но у самой судьба сложилась трагически. Ее выдали замуж за жалкого типа, зато как же он был богат. Кичливый мужлан. Набитый своей вонючей деньгой. Прошло два года замужества, а она так и не смогла родить ему. Я говорю «ему», потому что такое об этом представление у вас, у мужиков. Короче, тетя оказалась бесплодной. Другими словами: пирожок ни с чем. Тогда муж отослал ее в глушь к своим родителям, чтобы она им прислуживала. А раз она была бесплодная и красивая, так свекор и трахал ее себе преспокойненько, с полной гарантией. Днем и ночью. В один прекрасный день ее терпение наконец лопнуло. Она раскроила ему череп. Ее вышвырнули из дома родителей ее мужа. Муж тоже выгнал ее. И ее семья, в том числе и мой отец, от нее отказалась. Тогда она, «пятно на фамильной репутации», исчезла, черканув писульку, что она, дескать, решила свести счеты с жизнью. Тела нету, а пепел по ветру! Без всякого следа. И могилы нету. Ну разумеется, это всех успокоило. Безо всякого погребения. Такая «потаскуха» никакого обряда недостойна! А вот я-то, я только одна и плакала. Мне тогда было четырнадцать. Я не переставая думала о ней». Она умолкает, склоняет голову, закрывает глаза. Словно в этот самый момент видит ее перед собой.

Через несколько вдохов-выдохов она продолжает, как во сне: «Семь с лишним лет назад, как раз перед тем как ты пришел с войны, я пошла на рынок с твоей матерью. Я остановилась у лотка торговца нижним бельем. Знакомый голос зазвенел у меня в ушах. Я обернулась. И вдруг вижу тетю! В то мгновение я всерьез была уверена, что мне это пригрезилось. Но нет, это правда была она. Я окликнула ее по имени, но она сделала вид, что ее зовут не так, что она не знакома со мной. Да только я-то уже не сомневалась. Моя кровь подсказала мне, что это она. Тогда я отстала от твоей матери, вроде как потеряла ее в толпе. И пошла следом за тетей. Ни на шаг не отставала от нее до самого ее жилища. И окликнула ее перед самой дверью. Она разрыдалась. Принялась меня обнимать, повела к себе. Она тогда жила в публичном доме». Женщина умолкает, она сидит молча, пока муж за зеленой занавеской вдыхает и выдыхает несколько раз. Как и она.

В городе снова стреляют. Вдалеке, поблизости, единичными выстрелами.

В комнате все утопает во мраке.

Сказав «я хочу есть», она встает и на ощупь выходит в коридор, потом на кухню поискать чего-нибудь съестного. Первым делом зажигает лампу, которая освещает часть коридора, отбрасывая в комнату слабый отблеск. Потом, звякнув дверцами стенных шкафов, возвращается. В одной руке у нее явно долго лежавшая краюха черствого хлеба и луковица, в другой — ветрозащитная лампа. Усаживается на обычное место рядом с мужем, возле зеленой занавески, которую она отдергивает, чтобы в мертвенном свете лампы убедиться, что ее сингэ сабур еще не прорвало. Нет. Сидит как сидел. Нерушимым монолитом. Глаза открыты. Даже с трубкой капельницы, высовывающейся из жалобно приоткрытого рта, у него насмешливый вид. Непостижимо, но его грудь по-прежнему разбухает и сдувается в том же ритме, что и прежде.

«И сейчас меня приютила эта самая тетя. Она любит моих детей. И малышки ее любят. Вот поэтому у меня теперь меньше забот». Она очищает луковицу от кожуры. «Она рассказывает им много всяких сказок… как раньше. Я ведь тоже выросла на ее сказках». Кладет одну луковичную чешуйку на краешек хлеба и запихивает себе в рот. Ее нежный голос то и дело прерывается хрустом засохшего хлеба: «Однажды вечером она хотела рассказать особенную сказку, которую нам рассказывала ее мать. Я умолила ее не делать этого при моих девочках. Это очень страшная сказка. Жестокая. Но силы она магической! Мои малышки еще слишком маленькие, чтобы понять такое». Она отпивает глоток воды из стакана, который принесла, чтобы умыть мужа.

«Ты знаешь, что у нас в семье были одни девочки. Семь девчонок! И ни одного мальчугана! Родителей это приводило в ярость. Вот потому-то бабушка и рассказала нам такое, мне и сестрам. Я долго была уверена, что она это все придумала нарочно для нас. Но тетя сказала мне, что сама впервые услышала эту историю еще от своей прабабушки».

Вторая чешуйка луковицы на другом краешке хлеба.

«Ну, как ни гадай ни ряди, а наша бабушка первым делом наказала нам навострить ушки, сказав, что ее история — это сказка волшебная, которая может принести нам в жизни как счастье, так и несчастье. Эдакое предостережение нас напугало, но также и возбудило любопытство. И тогда ее сильный голос зазвучал в согласии с биением наших сердец: «Было однажды, или вовсе не бывало, но жил как-то один царь. Красивый царь. Храбрый царь, которому, однако, был дан пророческий запрет, единственный, зато наистрожайший: никогда не иметь дочери. В брачную ночь звездочеты предсказали, что, если когда-нибудь жена родит ему дочь, этой дочери суждено обесчестить корону. Но надо же так случиться, что его жена рожала одних дочерей. И каждый раз, когда рождалась очередная девочка, царь отдавал палачу приказ тотчас убить новорожденную!»

Погруженная в воспоминания, она становится похожа на старуху — наверное, свою бабушку, — которая рассказывает эту сказку маленьким внучкам.

«Палач убил первую дочку и убил вторую. Когда он собирался убить и третью, его остановил едва слышный голосок новорожденной. Она умоляла его предостеречь ее мать — пусть не убивает ее, и тогда у царицы будет собственное царство! Смущенный этими словами, палач тайно пришел к правительнице и рассказал ей все, что видел и слышал. Царица, не сказав ни слова царю, тотчас же отправилась взглянуть на новорожденную с чудесным даром речи. И там, охваченная и ужасом, и восхищением, она приказала палачу приготовить паланкин, чтобы бежать подальше от этой страны. Ровно в полночь царица, ее дочь и палач тайно бежали в далекие края».

Ничто не способно отвлечь ее от рассказа, даже выстрелы, которые уже приближаются к дому. «„Царь, разгневанный этим нежданным бегством, отправился на завоевание далеких земель, чтобы вернуть себе жену. — На этом самом месте бабушка всегда прерывалась. И неизменно задавала вопрос: — Он хотел вернуть жену или скорей уж расправиться с ней? “»

Она улыбается. Должно быть, так же улыбалась ее бабушка. И продолжает:

«Прошли годы. После очередного набега маленькое царство, которым управляла справедливая, смелая и миролюбивая царица, не пожелало сдаться ему. Народ дал отпор вторжению чужеземного царя. И какого чванливого! Тогда царь пригрозил сжечь ту страну. Визири посоветовали царице встретиться и договориться с ним. Но царица отказалась от такой встречи. Она заявила, что скорей уж сама подожжет собственное царство, чем пойдет на переговоры. Тогда ее дочь, которую и при дворе и в народе очень любили не только за несказаннную красоту, но еще и за невиданные доброту сердца и рассудительность, попросила мать разрешить пойти к царю ей. Услышав это от дочери, царица словно повредилась в уме. Она рыдала, истошно проклиная весь белый свет. Она лишилась сна. Она бродила по дворцу. Запретила дочери выходить из спальни и вообще вмешиваться. Никто не понимал, что с ней такое. С каждым днем положение царства становилось все ужаснее. Запасы воды и пищи подходили к концу. Тогда дочь, которая не больше всех остальных понимала, что происходит с ее матерью, решилась, нарушив запрет, пойти к царю. Однажды ночью, с помощью верной служанки, она явилась прямо к нему в шатер. Узрев такую небесную красу, царь влюбился в царевну до безумия. Он сделал ей предложение: он снимет осаду и откажется от этого царства, если она станет его женой. Царевна не осталась равнодушной к его чарам и согласилась. Ночь они провели вместе. На заре она, уже вкушая торжество победы, возвратилась во дворец, чтобы рассказать матери о свидании с царем. К большому счастью, она не призналась ей, что провела ночь у него в шатре. Но, даже просто услышав, что ее дочь встречалась с царем, царица сделалась словно затравленный зверь. Все несчастья на свете была она готова снести, но только не это! Раздавленная, она принялась стенать: «Рок! Проклятый рок!» И упала без чувств. Дочь, все еще не понимавшая, что случилось с ее матерью, спросила у мужчины, который был спутником всей жизни царицы,