предводителей – курултае. Она равно касалась и монголов, и покоренных, и подданных народов. Этим сводом законов восхищались впоследствии западные историки.
Придя к власти примерно через 150 лет после провозглашения монгольской Ясы и оказавшись властителем совокупности составных государств, организованных иначе, чем империя Чингисхана, Темур решил сохранить этот свод законов. Одно из важнейших достоинств Ясы заключалось в том, чтобы держать всадника в боевой форме, чтобы он слезал с седла только для короткого отдыха, чтобы в любую погоду, в любой час дня и ночи был готов отправиться в поход по первому зову трубы и барабана.
Из всех юридических систем, придуманных вождями народов, дабы держать подданных в активном повиновении, Яса, несомненно, одна из самых мудрых.
Однако такое уважение к законности Ясы приводило к определенным парадоксам. Например, в 1388 г. в возрасте 33 лет, имея уже большую власть, Темур носил всего-навсего титул «керген», т. е. Величественный, так же как Лоран де Медичи назывался Великолепный, и имел при себе настоящего чингисида, который пользовался подобающим хану почетом, носил высший титул, довольствовался роскошными одеяниями, оружием и участием в официальных церемониях, на которых его титул давал ему право самого почетного места, но не более того.
У Темура хватило мудрости не прерывать наследственную цепочку, установленную Чингисханом, и не лишать короны тех наследников, которым курултай дал титул хана. Он осыпал почестями тех призрачных суверенов, чье присутствие было ему необходимо как гарантия юридического принципа и не беспокоило его: Кабул-хан, затем Суюргатмыш и Махмуд-хан, которые подписывали законы и декреты и принимали подобающие почести от подданных и иностранных представителей. Официальный хан жил в Самарканде в прекрасном дворце и сопровождал Темура в его походах, тем самым как бы освящая их своим присутствием. Игнорируя мнение призрачного монарха, Темур действовал сам, по своему усмотрению, но от имени «игрушечного короля», которого никогда и не думал свергать, чтобы присвоить себе этот пустой титул, поскольку имел в своих руках всю полноту власти.
Если Аттила и Чингисхан даже на вершине своего могущества и славы оставались кочевниками, будучи убеждены в превосходстве колесниц, повозок, войлочных юрт над дворцами из камня и мрамора; если они правили покоренными империями, не слезая с лошади, то Темур сочетал в себе и осуществлял в своей внешней и внутренней политике принципы кочевников и оседлых людей.
У него не было цинизма, присущего Аттиле, – беспричинной ненависти кочевника, который ненавидит и, более того, презирает оседлых людей. К примеру, Чингисхан перед походом в Китай подумывал о том, чтобы истребить народ земледельцев, бесполезный, по его мнению, так как только занимал земли, которые могли бы служить пастбищами. Темур был более мудр, поскольку в своих отношениях с государствами древней культуры он являлся султаном Самарканда, самой красивой и богатой столицы Азии, покровителем литературы и искусства, который осыпал поэтов и историков дарами и собирал при своем дворе известных талантами людей, для менее цивилизованных народов, особенно монголов и тюрков, у которых кочевой образ жизни сидел в крови, он – «господин шатров», неутомимый завоеватель, который преодолевал территории от Урала до Персидского залива, от границ Китая до Дамаска и Трапезунда. Внедрять же в империи оседлых народов старую тюрко-монгольскую неупорядоченность и смотреть на население завоеванных стран как на низшие расы, предназначенные для того, чтобы признавать превосходства кочевников и подчиняться им, – это значило уважать обычаи предков. Несмотря на то что после смерти Чингисхана идеал чистого кочевника утратил свою былую привлекательность, тюркские и монгольские подданные не поняли бы своего господина, если бы он отличался от предшественников. Неупорядоченность отвечала двум основным потребностям всадника: постоянно менять место пребывания, чтобы избежать изнеженности, моральной и физической слабости, к которым приводит неподвижность, а также желание получить добычу. В этом отношении Темур должен был придерживаться обычаев своих предков.
Несомненно то, что цель Великого эмира состояла в насаждении своего порядка любой ценой, без малейшей жалости, которая могла подорвать его авторитет.
Если бы ему пришлось оправдываться перед современниками и потомками в своих жестокостях, Темур мог бы сказать, что между его народом и покоренными народами существует такая же естественная разница, какая имеет место между расой господ и толпой рабов или между свободными людьми и рабами, как в Греции. Все кочевые народы считали, что земледельцы отмечены печатью «низости». У кочевников Северной Африки шатер не должен касаться земли: земля удерживает и впитывает в себя все, что на ней находится; дистанция между основанием жилища и землей придает гордому арабу уверенность в том, что он как бы существует в пространстве.
Извечный конфликт между кочевником-скотоводом и оседлым земледельцем, которые оспаривают владение землей – один для того, чтобы пасти свои стада, другой – для своего пропитания, – продолжается и на пороге XIV в. и определяет политику азиатских правителей, как это было в эпоху Чингисхана и Аттилы. В глазах этих завоевателей – и Темур не составляет исключение – земледелец, человек оседлый в силу необходимости и природы, является узурпатором, которого надо изгнать. Здесь сталкиваются два типа экономики, две политики и две идеологии, а также две концепции пространства. Между статикой и движением устанавливаются антагонистические отношения, основанные на двух противоположных подходах к пространству. Понятие богатства или могущества, конечно, также присутствует, но в истоках конфликта лежит жизненная философия, настолько глубоко связанная с наследием и традицией, что она кажется незыблемой в эпоху, когда над Европой всходит солнце Просвещения, а Исфахан, Дели, Багдад и Дамаск освещены светом высокой цивилизации.
Амир Темур неустанно напоминал, что распространяет на земле порядки и заповеди ислама, хотя он и его воины были весьма далеки от ортодоксального исламского правоверия, тем более фанатизма и догматизма. Ислам – религия, приспособленная к кочевым формам жизни и родившаяся в среде кочевых народов, точно соответствовала понятию «мирового пространства» тюрко-монголов. Она будто специально создана для них, так же, как и Яса. Таким образом, все способствовало поддержанию у подданных Темура уверенности в своей двойной избранности, поскольку они были одновременно кочевниками и мусульманами, и в праве собственности на землю, которую незаконно занимают «презренные недочеловеки», т. е. земледельцы.
В борьбе с последними хороши все средства, так как они не имеют права жить, уничтожение городов и всех жителей поголовно – это совсем не жестокость дикаря, а просто осуществление такого права. Отсюда вытекает очевидная разница в поступках Темура, когда он сталкивается с противником своей расы и своего ранга. Например, в борьбе с Золотой Ордой. Показательна его нерешительная политика в отношении Тохтамыша: Темур прощает ему неверность и даже предательство, а затем, когда война становится неизбежной, потому что Тохтамыш доводит конфликт до крайности, Темур завершает кампанию с присущей ему быстротой и твердостью, не оставляя врага в покое до тех пор, пока тот не оказывается разгромленным и рассеянным в холодных степях. В продолжение этой войны, утомительной и долгой, так как речь идет о борьбе между равными, кочевниками, он даже ведет себя по-рыцарски, что вовсе для него необычно. Во всех случаях, когда перед ним были равные соперники – во время установления своей власти в Мавераннахре и покорения кыпчаков, – Темур проявлял какую-то гуманность, потому что имел дело с достойными людьми, но за пределами Центральной Азии, завоевывая империи оседлых народов, правила ведения войны в корне менялись, так как перед ним были уже низшие расы, которые занимают своими крошечными зерновыми полями и виноградниками драгоценную землю.
Даже такого цивилизованного человека, как Темур, обладавшего культурой и вкусом и превосходящего в этом отношении Чингисхана и его потомков, не стоит обвинять в макиавеллизме и лицемерии, когда он поступает с оседлыми народами так же, как это делал Завоеватель мира, – он действовал таким образом в силу своей этики кочевника, и когда он готовился завоевать Китай в последние годы жизни, он вел себя точно так же, как за сто пятьдесят лет до него Чингисхан, когда бросал свою конницу против «золотого» царя цзиней в 1211 г.
Темур был жестоким в меру своего могущества, в котором ему, конечно, не было равных в ту эпоху.
Правда в том, что в тот период это была обычная практика ведения войны, которую использовали цари и военачальники. Разница между ними и Темуром была только в масштабах.
Всякий раз, начиная войну с неверными или с мусульманскими правителями, заподозренными в потакании неверным, Темур применял политику, которая придавала военным действиям характер «священной войны» и подчеркивала его религиозные цели. Безусловно, он не мог ссылаться на то, что
