окраинам цивилизации, чтобы прокормиться, не смея пойти дальше. Что толку в сильной армии, прекрасной конской сбруе, в быстроте и выносливости лошадей, когда их недостаточно? Лошадь не проживет долго без степей. В этой связи становится ясно, почему многие великие завоеватели в конечном счете выбирали для создания своих государств страны с оседлым населением. И в то же время понятен факт, почему огромные пространства нынешней Азии, когда-то бывшие очагами культуры, опустели: это случилось потому, что там жили кочевники.
Скотоводство, охота, война – казалось бы, этих основных занятий вполне достаточно для обеспечения существования тюрков. Между тем было бы ошибкой считать, что тюрки Верхней Азии не занимались и другой деятельностью. Помимо торговли в том узком смысле, в каком она служила основой благополучия, к примеру, в древнем тюркском мире существовала целая торговая сеть, которая не ограничивалась продажей лошадей. Контроль за той великой осью, которая связывала Средиземное море с Китаем, проходя через Месопотамию, Иран, южное побережье Каспия, Мавераннахр и оазисы Синьцзяна, северную и южную части пустыни Такла-Макан и заканчиваясь в Синганфу, и которая получила название Шелковый путь по названию основного товара, всегда была предметом вожделения многих народов: кочевников, иранцев, китайцев. В Центральной Азии монополистами были согдийцы, которые даже хотели захватить в свои руки контроль над этим путем в Иране. Конфликт между сасанидами и тюрками был в основном порожден желанием тех и других получить для своих вассалов и для себя решающие выгоды и преимущества на иранских рынках.
Земледелие играло меньшую роль, но оно существовало. Развиваясь в долинах рек, оно расцветало в богатых оазисах, куда часто заходили тюрки и приобщались к нему. Городская жизнь была недостаточно известна, но уже привлекала людей. Для многих она казалась идеалом, сказкой – рискованной, но соблазнительной. Бильге-каган мечтал построить город по китайскому образцу, и уже не за горами был тот день, когда соблазн все-таки одержал верх над опасением.
Существовала и промышленность. Речь идет не только о производстве войлока и ковров – предметов монополии тюрко-иранского мира, – но и о выплавке металлов: железа, бронзы, золота. Искусство хуннов, которое пережило своих создателей на целые столетия и которое всего лишь вариант степного анималистического искусства, свидетельствует о мастерстве древних азиатских степняков в области металлургии. В Ордосе, в излучине Хуанхэ, Минусинске, Южной Сибири, на севере Монголии, в частности в районе Ноин-Ула, древнем поселении, обнаружены металлические пряжки, застежки и аксессуары сбруи, наконечники кнутовищ, и эти предметы вызывают восхищение. Тюркюты обязаны части своего могущества мастерству алтайских кузнецов во времена владычества жужаней: алтайцы умели обращаться с огнем и выплавлять железо, что в ту эпоху было чем-то вроде шаманства, и, кроме того, они делали оружие. Получив независимость, тюркюты стали продавать железные изделия византийцам.
Даже если оставить в стороне тюркские черты этих рыжеволосых людей со светлыми глазами, которых часто сравнивали с аламанами и викингами, вряд ли можно говорить о том, что существует общий, собирательный портрет тюрков, жителей Верхней Азии, – настолько они стали метисами по причине разноплеменных браков, связей с рабынями-наложницами и стремления их правителей брать в жены чужеземных принцесс, в частности китайских. Однако тюрки отличались сильно выраженным общим типом, и черты лица и телосложение этих людей вызывали у иностранцев живой интерес, смешанный со страхом. Их облик производил неизгладимое впечатление на жителей Запада. Марцеллин отмечал их «коренастое телосложение, огромные верхние конечности, непропорционально крупную голову». Апполинер подчеркивал особенность носа – «бесформенный и плоский, глаза, глубоко сидящие в орбитах, как в пещерах», откуда «исходит пронзительный взгляд, охватывающий далекие пространства».
Можно ли говорить о трансформации тюрков во времени? В XII и XIII вв. эти люди с длинными косичками, выступающими скулами, раскосыми миндалевидными глазами считались образцом человеческой красоты для эстета-мусульманина. И действительно, мы любуемся ими на иранских миниатюрах и газневидских фресках!
Их характер не менее интересен, и суждения о нем не более благоприятны. Чаще всего негативные оценки были результатом страха, презрения или ненависти. Это – люди гордые и вспыльчивые, алчные, хитрые, коварные, жестокие, склонные к грабежу. «Они превосходят в жестокости и варварстве все, что только можно себе представить». «Они не варят пищу, а мясо хранят, положив его на спину лошади и прижав ногами». «Их породили нечеловеческие существа. Под маской человека таится звериная жестокость». Так пишут Марцеллин и Иордан о гуннах, эти выражения почти слово в слово повторяет Матвей Парижский в описании монголов Чингисхана. Конечно, эсхатологические черты связаны с нашествиями и, возможно, в них отражаются видения Жоэля: «Неизвестный доселе народ выступил против моей страны… Идет истребление, земля лежит в трауре… Близится день гнева Иеговы… Это – народ, подобного которому не было никогда… перед ним все пожирает огонь, за ним все горит пламенем».
Здесь есть и правда, и вымысел, справедливые комментарии, иногда непонятные, иногда специально драматизированные, есть неверные суждения, которые вошли в обиход. Что мог думать рафинированный римлянин эпохи декаданса о людях, которые из уважения к воде, из боязни осквернить ее, не хотят мыться и чистить свои вещи и одежду, по крайней мере не приняв заранее многих мер предосторожности? Было ли большим преувеличением говорить о «нечеловеческих существах, которые рыскают в пустыне» и порождают людей, а те высокомерно утверждают, что они произошли от совокупления волка и лани или от других самых разных животных, чьи матери зачинали потомство в болотах и пещерах? Широко известен анекдот о куске мяса, зажатого между ягодиц мужчины и спиной лошади, и в этой истории сквозит глубокое презрение. Любой всадник знает, что невозможно, не поранив при этом коня, положить мясо под седло прямо на кожу животного; и гуннам действительно приходилось питаться, не слезая с лошади, мясом, которое они доставали, но из седельной сумки.
Свирепость их вторжений, сопровождающихся резней, ужас, который они наводили, жуткие легенды, которые сами же и распускали, чтобы посеять всеобщий страх, – однозначны. Они убивали безо всякой жалости, а их нервы должны были быть железными, чтобы с таким хладнокровием проливать чужую кровь, впрочем, как нам кажется, они делали это без особой изощренности. Ведь пытки не свойственны варварам – это изобретение людей высокоцивилизованных. Может быть, дело в отсутствии чувствительности или воображения? Массовое истребление не пугало их. Они считали, что лучше убить, чем погибнуть, и что их жизнь напрямую зависит от смерти других.
Живя в лоне природы, они знали ее законы, они усвоили, что жизнь рождается из смерти, что она не длится вечно, потому что существуют пожиратели и пожираемые. Да, они меньше других боялись смерти и предпочитали погибнуть на поле битвы, чем в постели. Смерть, говорили они, есть «необходимость». Но это были люди, обладавшие чувствами, которые могли быть глубоко человечными. Вот как прочувственно говорит Бильге-каган о смерти своего младшего брата Кюльтегина: «Мои глаза, которые все видели, стали слепыми; мой разум, который все понимал, помутился… Если из глаз льются слезы, если из души и сердца рвутся рыдания…» А сын правителя выгравировал на погребальном памятнике отцу такие слова: «Улетел мудрый каган. Когда приходит лето, когда вверху поднимается радуга, когда в горах пробегает марал, я думаю о тебе…» Приведем еще один пример: сдавленный отчаянием крик одного племенного вождя, который выразительнее длинной речи: «Ты ушел на войну, и с тех пор я больше не видел тебя, мой сын, мой лев!»
Какими же тюрки были воинами и какова была их тактика ведения войны?
Тюрки имели репутацию непобедимых воинов, и это было действительно так. Тот факт, что заслуженная ими репутация – ужасна, зачастую соответствовала реалиям их военных походов, но здесь не следует сбрасывать со счетов и психологический фактор воздействия их непобедимости на народы, против которых тюрки направляли свои действия: чем больше их боялись, тем меньше им сопротивлялись. Таким образом, из воинственных тюркских масс сформировался образ неорганизованных жестоких дикарей устрашающей внешности. Мы располагаем документами, позволяющими усомниться в этом.
Итак, это не банда недисциплинированных и беспощадных дикарей, а организованная армия с талантливыми полководцами. Приказы командира не обсуждались, а строгая организация присутствовала во всем войске. Армия состояла из подразделений по десять, сто, тысячи и десяти тысяч солдат; самая крупная единица называлась персидским словом «тумен» и имела свой штандарт: хвост яка или лошади на древке, увенчанном позолоченной волчьей головой или изображением другого зверя.
В основном это – всадники, причем превосходные, но у них была и пехота. Историки нередко отрицают
