извергает и снова вбирает в себя лаву, неистовствуя, как обезумевший вулкан. Река лавы пожирает километры, уносит людские жизни, это не имеет значения, люди умирают везде: отчаявшаяся девушка от снотворного, шестеро мужчин от пулеметной очереди, король или президент республики от безделья и от рака, старуха оттого, что оступилась – намеренно – и свалилась в подвал, ребенок от поноса или оттого, что его прислали, боксер от удара в голову, а крестьянин оттого, что его лягнул осел, муравьи оттого, что их муравейник залило водой, а неразумные люди оттого, что залили себе утробу вином, а женщины и дети оттого, что их залили с самолета напалмом, – и всем им очень повезло, потому что еще не почат арсенал чистых водородных бомб, которые могут залить смертью всю землю, чтобы никому не пришлось умирать бессознательно, умирать по собственной глупости или из-за собственного смирения, когда газетчикам достается всего лишь банальность – несчастный случай на улице, скучный и повторяющийся, как все, что лишено исторической масштабности. В порту подъемные краны разгружают суда: грузовики десятитонные, пятнадцатитонные, двадцатитонные; автомашины стоимостью в шестьдесят, восемьдесят, сто, двести, четыреста конто; неочищенную нефть, бензин, покрышки, смазочные масла и запчасти для замены износившихся или поврежденных во время дорожного происшествия, потому что автозаводы, выпускающие грузовики и легковушки, экспортируют не слишком долговечные автомашины, хорошо, если они продержатся полтора года – срок, за время которого должна быть выплачена их стоимость, если таковая будет выплачена; ведь людям надо выработать каллиграфически изящную подпись, а у долговых обязательств, под которыми человек выводит свое имя, разные сроки; и вот так-то человек просвещает себя и запоминает собственное имя. А поскольку до места надо добраться быстрее, все быстрее и быстрее, смерчи из металла, пластиков и каучука мчатся с головокружительной скоростью, в грохочущем безумии: восемьдесят километров в час, сто, сто пятьдесят, надо быстрей довезти головки чеснока, аппаратуру, потрясающе сверхточную, или красотку, которая обожает скорость и разъезжает в автомашине тайком от мужа или от родителей, а может, все знают, куда поехала она с автовладельцем.
А там, за дорогой, крестьянин, как встарь, ковыряется в земле, и на рассвете, как встарь, загружает фургон, который колченогая клячонка потащит по лиссабонским рынкам.
Краны вздымают грузовики – семитонки, десятитонки, двадцатитонки, бесчисленные лошадиные силы, тормозные системы, кузова, прицепы; грузовики и легковые машины приобретаются в долг, закладываются, у каждой два, пять, десять владельцев, у каждой вещи должен быть владелец, их снова закладывают, ими обмениваются, только что прибыла новая модель, выдает сто восемьдесят, чудо! Этот универсал со спальным местом? Вот присядьте, сделайте одолжение! Ну как?… Вы сами видите, каковы его преимущества… Цепочка, стоящая миллионы конто, становится все длиннее, прибавляются все новые и новые звенья, автозаводы работают безостановочно, люди пускай себе погибают, расплющившись за рулем, или на шоссе, или под всесжигающим напалмом, несущественно, заводы работают все так же, остановка возможна в одном лишь случае – когда наступает смерть от истощения, прогресс вездесущ, проносятся поезда, в цистернах бензин и нефть, прогресс вездесущ, акции переходят из рук в руки, но остаются в руках немногих, а кровь людская уже не в силах совладать с темпом, безумным, губительным, хотя есть компенсации, прогресс вездесущ, контуры кузова разработаны Бургетти, нежно-фиолетовая обивка с рисунком в стиле Марии Антуанетты, дивные тона, потрясающе, старина, стоит лишь заплатить первый взнос и подписать долговое обязательство, потому что если человек умеет писать и читать, писать и считать, что ему мешает поставить свою подпись в том месте, куда тычет пальцем симпатичный продавец? И вот автомашины со скоростью восемьдесят километров в час, и сто, и сто пятьдесят вылетают на черную змею, которая на ночь, на всю ночь, преображается в огненную, словно Лиссабон извергает и снова вбирает в себя лаву, неистовствуя, как обезумевший вулкан.
А там, за дорогой, крестьянин, как встарь, ковыряется в земле, и на рассвете, как встарь, загружает фургон, который колченогая клячонка потащит по лиссабонским рынкам.
Зе Мигел знает подходящее место для встречи после восьми вечера. Цивилизация – сложная вязь разных мест. Есть места, где можно убивать, и места, где рождаться; места, где любить, и места, где предавать; места, где наслаждаться, и места, где страдать; места, где утверждать, и места, где притворяться; места, где жить, и места, где умирать.
Он знает одно место, куда мог бы добраться с закрытыми глазами в случае необходимости. Но предпочитает, чтобы те, кто вытащит его из машины, увидели его глаза широко раскрытыми.
Зулмира берет его за руку, ласково сжимает ее. Ей кажется, что нынче вечером он какой-то странный. Либо говорит сбивчиво, и каждое слово как острый нож, либо погружается в долгое молчание, лицо каменное, глаза влажные.
Она ласково сжимает его руку и чувствует, что рука эта подрагивает, словно кровь в его венах, застоявшаяся в недуге, снова пришла в движение.
– Ты только что пошутил надо мной…
– Не понимаю.
– Ну да, дорогой, когда ты сказал, что сегодня заплатишь за новую машину, а затем запишешь ее на мое имя.
– У меня не в обычае нарушать обещания.
– По-моему, странно, дорогой, что ты мне даришь машину. Я ведь как раз просила тебя купить мне дом в Алгейране. Мне хотелось бы, чтобы у меня был собственный дом: они стоят дешево, дорогой.
– Моя мать говаривала, что стоят дешево только букашки-таракашки. А еще, что счастье было зелено и осел его съел.
– Не уклоняйся от разговора, дорогой.
– И не думаю уклоняться. Но хочу сказать тебе, что не люблю дешевых вещей, они быстро выходят из строя. Не стоит их покупать. И потом…
– Что – потом?…
– Сказать?!
– Говори, дорогой. Говори, не тяни.
_ Если бы у тебя был свой дом, ты быстренько нашла бы себе мужа. В наше время мужа можно купить за дом с обстановкой, даже не за собственный, а за снятый. Если сдается задешево, само собой! Мужья и
