Метров за пять они поднимались и, держа шапки и плащи в руках, приветствовали его – сеньора сеньоров, который потчевал их кнутом и пряником. Он же, не поворачивая головы и не глядя в их сторону, прикладывал в ответ два пальца к полям шляпы.
Теперь, видя, с каким уважением его встречали, Диого Релвас сожалел, что так давно не выезжал из имения. Путь им был продуман, продуман как следует: он проедет мимо двери местного касика, где чуть придержит коня, показывая себя хорошим наездником (у Бен Ура был прекрасный боковой шаг) – пусть видят все, – потом двинется к тюрьме, даст тюремщику две серебряных монеты – пожертвование взятым под стражу землекопам (он считал необходимым, чтобы его традиционная доброта была и на этот раз всеми замечена, тем более что она была адресована этим лодырям), и на секунду заедет в муниципалитет, где посоветует председателю, в присутствии всех его подчиненных, быть снисходительным к этим двоим, хотя они и отрицают то, что для всех очевидно.
На обратном пути он посетит больницу, чтобы навестить больных, подойдет к каждому и потом, наконец, остановится у двери таверны, где обычно пьют и беседуют землекопы. Он знал, что Ассоциация не прекратила свою деятельность, и вкупе с другими землевладельцами готовил им отпор. Достойный отпор. Но желал взглянуть в лицо врагу. Увидеть врага во весь рост. Особенно сегодня, решившись на все (ему нравилось так думать, хотя он и знал, что у него уже не было прежней твердости). С Зе Педро Борда д'Агуа он расправился, как считал нужным! И там, где считал нужным… Однако после того они оба умерли, думал Диого Релвас, Зе Педро умер физически, а сам он – морально. «Нет, этим типам я не должен давать денег… Я даю пять мильрейсов для всех остальных заключенных».
Кое– какие воспоминания все еще его волновали. И тогда его глодала ненависть, воспламеняя кровь. И тут он не удержался и решил поехать в сторону Тежо, совсем забыв повернуть лошадь, которой вонзил в бок шпору, отчего животное встало на дыбы, не зная, в какую сторону податься, и персе гало слушаться и хозяйского окрика, и хозяйской плетки. Диого Релвас в злости и волнении стал его успокаивать:
– Э-э, Бен Ур, спокойно, спокойно, о-о!
Но конь храпел и ржал, возможно испугавшись крепкой руки хозяина. На какое-то время Диого Релвас отвлекся на то, чтобы подчинить себе животное, посвистывал и поглаживал его гриву. Наконец конь успокоился, поднял уши и, высоко вскинув голову, пошел танцующим шагом. Однако, чувствуя, что пальцы хозяина все еще дрожат, держался недоверчиво. И тут два укола шпорой напомнили Бен Уру, на чьей стороне сила.
В небольшой бухте в излучине реки стояли лодки и баркасы со спущенными парусами и вознесшимися к небесам мачтами. Бездельничающие носильщики травили маленького упрямого пса, вцепившегося в мешковину, которую один из парней старался у него отнять, волоча пса по земле, потом поднял его в воздух и стал кружить вокруг себя, отчего все пришли в неописуемый восторг и зааплодировали. Войдя в раж, парень не заметил, как оказался посередине пристани, и теперь уже кружил висевшего на мешковине пса, совершенно обалдевшего от столь обычного для зимородка или ласточки полета, кружил выше своей головы и не заметил коня Релваса.
Веселье мгновенно стихло, как только Диого Релвас заорал на парня и тсуг от страха выпустил и мешковину и пса, который, с визгом шлепнувшись оземь, тут же бросился к одному из баркасов, откуда его звали. Бездельники поднялись и приветствовали сеньора Алдебарана, хотя некоторые тут же вслед ему стали корчить рожи, передразнивая его, конечно, делая вид, что почесывают воображаемую бороду.
Диого Релвас поднял пальцы к полям шляпы и проследовал дальше, к таверне, дверь которой была распахнута. На земле, прислонившись к стене таверны, сидел маляр Норберто, такой верзила, что, похоже, и свою профессию избрал потому, что в стремянке не нуждался. Он надвинул на самые глаза кепку со сломанным козырьком и размышлял о своей проклятой жизни, при которой в кармане нем даже ломаного гроша, чтобы напиться, ведь пьяному печаль не печаль, ему и море по колено. Тут он услышал стук копыт и увидел совсем рядом лошадиные ноги, но не поднял голову. На душе у него было тяжело.
Диого Релвас приблизился к двери, поинтересовался, есть ли кто в таверне. Похоже, никого. Никого внутри не было. Может, он слишком рано пожаловал, а может, его надули, дав ложные сведения. Он хлопнул в ладоши, что по обыкновению делал в подобных случаях, но никто к нему не вышел, даже хозяин.
– Эй, парень! Эй, ты!.. Поди принеси мне из таверны газеты…
Поскольку маляр даже не шевельнулся, он склонился к нему и тронул его кончиком хлыста. Норберто приподнял козырек и посмотрел на него прищуренным глазом. Но с места не двинулся. Диого Релвас задрожал. Они смотрели друг на друга.
– Ты!..
– Это вы мне?
– А ты видишь здесь кого-нибудь еще?
Шутник и балагур Норберто посмотрел вокруг и глухо сказал:
– Нет, здесь никого больше нет.
– Так вот пойди к Корте Нова и скажи ему, чтобы он прислал мне с гобой газеты.
Маляр пожал плечами и вынул из-за уха самокрутку.
– Ты что, не слышал? – заорал землевладелец.
– Да слышал, слышал. Но я вот думаю… Да, думаю, какого черта ты сам не слезешь с клячи и не пойдешь за своими газетами…
И опять Диого Релвас почувствовал, что вроде бы холодный и острый клинок вошел в его голову и прошел до низа живота. Он поднял хлыст, намереваясь ударить негодяя, который тут же отскочил на приличное расстояние на глазах у испуганных парней.
– Как тебя зовут, как тебя зовут, бандит? – кричал землевладелец, зашедшийся в злобе.
– Сейчас скажу, как же, на-кась выкуси, – закричал маляр, прячась за угол дома.
Диого Релвас было решил преследовать парня, но потом отказался от этой затеи, зная, что станет мишенью для насмешек шайки оборванцев, если тот уйдет от него, а похоже, что уйдет. Хоть бы узнать его имя, черт подери! Но ему ответили, что он, должно быть, нездешний, никто его здесь раньше не видел. Должно быть, поденщик, а может, и какой-нибудь бродяга.
