Яма слепых

понимания, мне все равно, – сказал Фортунато.

С верхнего этажа донеслись сдавленные рыдания. Они доносились то и дело, приглушенные звуком шаркающих ног, и напоминали собравшимся о подлинной причине их сегодняшней встречи.

– С удовольствием, мой дорогой сеньор Ролин…

– Можешь на «ты» – так привычнее, – заметил Ролин, уже менее агрессивно. – Мы же старые друзья… несмотря ни на что. – Последними словами он хотел напомнить Ботто о маневре, к которому тот прибег при покупке акций компании заливных земель.

Зе Ботто кивнул с загадочной улыбкой на губах, объяснить которую мог только он. Но предназначалась она для всех, и особенно для Ролина, всегда бахвалившегося своим дворянским происхождением: «Пишите на конце „эн“, а не „эм“, так будет вернее: имя французское и конечная гласная носовая», – грубо поправил он, когда они с Зе Ботто в присутствии адвокатов и прочей судейской черни подписывали бумаги. Я свое имя тоже пишу с двумя «т» – Ботто, но никому не тычу в нос свое происхождение.

Релвас засунул большие пальцы в карманы жилета, а всеми остальными постукивал по груди, как по барабану. Он ждал, пока обмен язвительными репликами, неизбежный, когда эти двое оказывались рядом, прекратится, и не прерывал их, чуть посмеиваясь, несмотря на трагические обстоятельства и знаки, которые! делал ему печальный, четко мыслящий, но скупой на слова Жоан Виторино.

– Сделаю тебе это одолжение, дорогой Ролин. Я всю жизнь тебе делаю только одни одолжения, – съязвил Ботто, чуть понизив голос. – И поскольку ты хочешь, чтобы я употреблял терминологию карточных игроков, я воспользуюсь твоим предложением и выражу свою мысль. Здесь нас собралось пятеро, но ведь есть и еще партнеры, готовые с нами поиграть. Ты просил, чтобы игру начал я. Я начинаю, и начинаю с вопроса: так какие же у нас на руках карты? У тебя, у меня… у всех нас. Вот у тебя есть хоть одна?

– Есть, всегда есть, – твердо сказал Ролин. – И я не смерть имею в виду… Ты, надеюсь, это понимаешь? – Он встал. Обошел стол и с беспокойством посмотрел на Ботто. – Хотя, к несчастью… смерть уже тронула наши ряды… – И тут же поправился: – А может, к счастью! Кто в конце концов всем этим командует? Мы не можем забывать об опасности… И я не из тех, кто бежит от этой опасности.

– Правильно, Фортунато! – воскликнул Диого Релвас, резко, точно гильотинируя воздух, махнул рукой и попросил продолжать.

– Прежде всего мы должны спросить самих себя, ведь, может, в том, что происходит, виновны именно мы. Я люблю задаваться подобными вопросами. (Он вскинул вверх голову, чтобы придать значимость тому, о чем шла речь, отчего его волосы тут же взлохматились.) Старик, Фортунато Ролин, а ну-ка скажи, не виноват ли ты в случившемся?…

– Мы все виноваты, – сказал Перейра Салданья, поднеся к носу щепотку нюхательного табака.

– Не согласен! – закричал Зе Ботто, ерзая на стуле. – Да в чем это мы виноваты, в чем?! По-моему, и не я один так думаю, все началось с восстания в Порто. Республиканцы привели в смятение состоятельных людей. Я даже знаю кое-кого, кто вывез свои капиталы… в Париж, в Лондон. Сейчас, должно быть, нечего уж и вывозить, а они все вывозят…

– Трусы всегда найдутся, – заметил Жоан Виторино. – И они, как правило, вкладывают деньги только в верное дело и потихоньку налаживают связи с масонами и карбонариями.

– Да разве только в этом дело?! – спросил из глубины зала Диого Релвас. Запах воска раздражал его – он все время напоминал ему вытянувшегося в гробу зятя. И теперь даже громкие, злые голоса не могли заглушить плач дочери. Правильно ли я сделал, собрав их для разговора здесь, в такой момент? Как-то мне не по себе, может, я поторопился…– По-моему, всему виной ряд событий… Независимость Бразилии…

– Освободительные войны, – подсказал кто-то.

– Я повторяю: колониальные авантюры англичан и немцев в Мозамбике, независимость Бразилии,[12] провозглашение независимой Бразильской республики, ультиматум англичан, революция в Порто… крах братьев Берингов – в них все дело.

– Совершенно верно, – подхватил Жоан Виторино, вытирая платком вспотевшие руки.

– Верно-то верно, сеньор, но нечего пенять только на зеркало, коли… – прервал его Фортунато Ролин. Потом, оглядевшись, точно боялся, что его услышит кто-нибудь чужой, он, понизив голос, сказал:

– Я хочу спросить, может, крах правительственных банкиров тоже козни англичан, все тех же англичан, как в Анголе и Мозамбике? Я ни на что не намекаю, я только спрашиваю.

Землевладельцы чуть заметно покачали головами.

– Скажем, политический крах, чтобы напомнить, что страна без денег и кредитов…

– Какой срам! – проворчал Перейра Салданья.

– Вы его, этот срам, сами-то видели?! – спросил Ботто с издевкой.

Фортунато Ролин, явно прося помощи, взглянул на хозяина дома – не могу же я со своим уставом в чужой монастырь, – и Релвас пошел ему навстречу, попросив всех быть внимательными к говорящему, ведь пора привыкнуть к подобным собраниям, на которых надо и выступать самим, и слушать других, да-да, именно так: все имеют право высказать свое мнение, но только по очереди, иначе все кончится беспорядком и пустой тратой времени.

Тут он подошел к окну и крикнул в сторону ворот:

– Отправьте их по домам, и чтоб было тихо!

Потом вернулся к столу и попросил Ролина продолжать. Ролин переждал приступ кашля Салданьи. У Салданьи была астма, и он заходился в кашле всегда, когда нервничал.

– Я говорил, что англичане… они прервали меня, и мой запал пропал…. англичане хотят напомнить нам, что мы страна жуликов и даже помышлять не должны распоряжаться такими большими странами, как… – он подыскивал сравнение, но тщетно – значительно большими, чем сама Португалия.