Кивком совсем седой головы падре Алвин выразил свое согласие. Стал разговаривать спокойнее, без сердца. Однако, как только дверь приоткрылась, тут же проник в комнату, оставив служанку в полной растерянности от таких своих способностей.
– Откройте-ка это окно! – зло приказал он Брижиде. Лежавшая на большой подушке и казавшаяся спящей Мария до Пилар тут же встрепенулась:
– В своей комнате, падре Алвин, приказываю я. И я хочу, чтобы окно было закрыто.
Властный тон больной несколько смутил капеллана, и он уже было хотел податься обратно.
– Кто вас позвал?
– Бог привел меня сюда, дочь моя, – смиренно ответил священник.
– Я не знала, что бог умеет отпирать двери…
– Когда речь идет о спасении души…
– Разве на это нет закона?
– Нет, нет такого закона, который воспрепятствовал бы богу спасать души.
Падре Алвин понимал, что это простая словесная игра и козыри не в его руках, но продолжал ее, чтобы не потерпеть поражение у противника, который был женщиной, и враждебно настроенной.
– Вы уже не верите в бога, Мария до Пилар?
– Верю. Падре знает, что верю. Но я больна и нуждаюсь в покое.
– Вот для того-то я и пришел… Пришел, посланный богом, чтобы помочь вам в трудный час. Доктор Гонсалвес не видит возможности вас исцелить. Я же…
Он подошел к ней и взял ее безвольно лежавшие на кружевном пододеяльнике руки. Они показались ему холодными, хотя и были теплее его собственных.
– Разрешите мне открыть окно.
И он пошел к окну с явным намерением привести в исполнение сказанное, одновременно дав знак Брижиде уйти и оставить их одних. Старуха заколебалась, но направилась к двери.
– Я ведь уже сказала, что хочу, чтобы окно было закрыто. Вы желаете услышать: прошу вас, пожалуйста?
Капеллан вроде бы испугался. Его дряблое птичье тело, мучимое подагрой уже много лет, заныло, и он вернулся, не поднимая глаз. Смирение старика тронуло Марию до Пилар.
– Я нуждаюсь в страдании, падре Алвин. Не мешайте мне в этом. И не выясняйте ничего, прошу вас. Я ваш друг…
Споткнувшись о ковер – зрение подводило его ежеминутно, – падре понял, что смешон, хотя больная на него больше не нападала.
– Вы любите темноту?
– Сейчас я себя чувствую лучше в темноте.
– Это почему же?! – тихо спросил капеллан, тихо, почти шепотом, точно шепот не выдавал желание старика получить ответ.
– О, это долгая история, которую я вам рассказать не могу…
– Я, Мария до Пилар, способен выслушать все.
– Нет, вы заблуждаетесь, не все.
– А вы начните и увидите.
– Но сеньор знает, я же сказала, что это невозможно. Простите…
– Говорите, говорите все. Даже то, что против меня. Они помолчали.
– Даже и это не хотите? – настаивал старик.
– Нет, не хочу.
– Вы, конечно же, не верите мне, потому что я завишу от вашего отца… – Голос капеллана стал печальным. – Ведь так? Я знаю, что так…
Ощупывая свои руки, точно ища в них что-то, чего ему недоставало, падре Алвин мучился только что сделанным признанием.
– Приоткройте окно, падре Алвин, я хочу видеть вас.
– Нет. Теперь, дочь моя, я не хочу этого. Не хочу, не могу принять ваше сострадание. И знаете почему?!
Воцарилось молчание, и долгое. Какое-то насекомое, возможно бабочка, билось об окно, точно желая разбить его.
. – Я скоро умру. Вот все, что мне осталось. И все же я должен принимать жизнь, пока ее дает мне бог. Понятно?!
– Может быть…
Шум приближающегося экипажа становился явственнее, нарастал в тишине пышущего жаром вечера и вдруг стих: экипаж въехал в ворота имения.
– Это отец, падре Алвин. Идите скорее, встретьте его. Сделайте гак, чтобы он сюда не пришел… Мне не
