выбить у него пистолет, но для этого необходимо было встать и обогнуть стол, а потом преодолеть расстояние до стены. На это потребовалось бы не менее пяти-шести секунд – пуля летит быстрее. Самарин с ненавистью посмотрел на стол, преграждавший ему путь к спасению. И тут он заметил черный ящик. Решение пришло моментально. Он схватил его и швырнул в Трэша. Раздался грохот, а затем визг, который обычно издает внезапно сломавшаяся циркулярная пила. Сноп искр выглядел как фейерверк, вырвавшийся из-под контроля пиротехников. Самарин инстинктивно пригнулся, закрыв руками голову. И вовремя – над ним в стену ударился черный ящик, отброшенный пулей. Трэш и дуло смотрели на него пустыми глазницами. Пороховой туман спешил скрыться из комнаты, воспользовавшись открытым окном.
Трэш как-то жалко улыбнулся.
– Самарин, – сказал он, как ни в чем не бывало, – я давно хотел тебя спросить: каково это быть клоном?
– Не знаю. Для меня это обычное состояние.
– Но ты же всю жизнь считал себя человеком. И вдруг оказалось, что ты – клон. Пусть толланской ветви, но клон.
Самарин пожал плечами. Под рукой больше не было ни одного предмета, который можно было бы использовать.
– Я и сейчас считаю себя человеком. Мне плевать на ваши штучки с клонированием. У нас это называется расизмом. Это противозаконно и неприлично.
– Неприлично, – машинально повторил Трэш и поднял пистолет, – вот оно.
– Что? – не понял Самарин.
– Ключевое слово. Неприлично. Если ты не возражаешь, я выкурю сигару.
– Можешь курить, не останавливаясь, всю оставшуюся жизнь.
Трэш вынул сигару, затем зажигалку и прикурил. Комната наполнилась ароматом «Виллура». Трэш прикрыл глаза. По его лицу пробежала тень блаженства. Он выпустил огромное толстое кольцо. Оно, дрожа и вращаясь, поплыло под потолок. Самарин следил за ним, как завороженный. Кольцо было плотным, почти осязаемым. Он подумал, что вот сейчас оно ударится о штукатурку и отпрыгнет словно каучуковое.
– Я возвращаюсь.
Это были последние слова Трэша, которые услышал Самарин. В следующую минуту прозвучал выстрел, а за ним стук головы о стену. Самарин опустил глаза, оторвавшись от созерцания кольца. Пистолет лежал у Трэша на бедре. Верхняя половина черепа отсутствовала. На стене расплывалось пятно тошнотворной палитры. Во рту Сигизмунда Трэша чудом удерживалась дымящаяся сигара. Тонкий дымок уходил вверх, соединяясь с такой же струйкой, сочившейся из дула пистолета.
Самарин встал. Ему захотелось вынуть сигару, но брезгливость преодолела это странное желание. Самарин обогнул, наконец, стол и бросился к выходу. Но перед самым его носом дверь распахнулась. На пороге стоял Ван Дуум. Самарин едва не сбил его с ног. Ван Дуум посмотрел на Трэша и кивнул. Людвиг Оби умеет убивать не хуже Разговорника.
– Вам некуда спешить, Алексей. У МБР есть к вам несколько вопросов.
Самарин вспомнил Элизу Беккер, тоже любившую задавать вопросы. И стеклянную трубку, торчавшую из ее горла. И вытирающего руки Эдварда Шура. И Альберта Трэша, клона, выполнявшего приказание хозяина. Вопросы до добра не доводят. Вот только кого не доведут они до добра на этот раз?
45. ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Черная шелковая повязка обняла ему голову. Тугой узел ущипнул кожу на затылке. Даже слепому лучше. У него есть навык ходьбы в темноте, у него развит тонкий слух, его никогда не подводит обоняние. У человека с завязанными глазами этих способностей нет.
Некоторое время его вели по коридору, о чем Самарину докладывало хрустящее под ногами стекло. Затем он чуть не упал со ступенек, которые начались внезапно и так же внезапно исчезли. Свежий воздух сообщил, что они на улице. Резкий запах бензина проинформировал, что его повезут в машине. Если сосредоточиться на своих ощущениях, то вполне можно контролировать ситуацию. Конечно настолько, насколько это позволяют связанные за спиной руки.
Если они хотят задавать мне вопросы, то почему меня ведут связанным?
Самому вопросы задавать не хотелось. Он уже задал вопросы. И ни один ответ не оказался верным. Лучше всего все узнавать самому. Сам себе – дурной вестник. По крайней мере, никого не обидишь.
Он попытался успокоиться. В таких случаях Самарин привык повторять строчки забытого китайского поэта:
Китайская мудрость не могла отогнать страх. Или он сам не хотел этого делать. Страх мобилизует, заставляет шевелиться волоски на коже и извилины в сером веществе.
И он почувствовал. Где-то внутри родилась уверенность, что еще не все потеряно, что будут еще вопросы, на которые не смогут найти ответы те, по чьей воле гитарная струна врезается в его запястья.
Он пошевелил пальцами и убедился, что больше не чувствует их кончиков. Струна мстила за разлуку с гитарой. Она была пятой. Он был у нее первым.
Они ехали недолго. За все время поездки его поразила странная мирная тишина. А ведь город, насколько он понял, отдан на трехдневное разграбление варварам из Уркана. Нет, только редкий запах затухающего пожарища, иногда чей-то возглас, шум моторов, крик птицы. И больше ничего. Ни визга насилуемых женщин, ни детских воплей, ни других звуков, столь характерных для массового разрушения и насилия. И даже… музыка! Откуда-то, из чьего-то окна донесся обрывок мелодии. Этот город не грабили. Точно, не грабили. Самарин удивился и тут же забыл об этом. Стон тормозов. Значит, приехали. Он ткнулся в потную спину сидевшего на переднем сиденье джипа эмбээровца.
Его аккуратно вывели из машины и провели несколько десятков шагов, крепко держа за локоть. Скрип железной двери, несколько ступенек вниз, затхлый подвальный воздух… Повязка исчезла. Темнота осталась. Запястья вздохнули, освобождаясь от басовой струны. Его усадили на табурет. В лицо ударил луч
