выскользнула из их рук. Но те, кто вырвали ее – Альмохады, чей вождь Мохаммед, – другие. Это свирепые воины пустынь…
– Довольно! Ты болтаешь как беззубая старуха! Что ж мне – стерпеть оскорбление?
Несмотря на то, что Великий Хан продолжал громыхать, Бурундай видел, что его слова возымели действие, и потому продолжал:
– О, нет! Но я сказал – они воины пустынь. Они хорошо воюют в открытом поле, но не умеют защищать города. Так захватим же их в городе, запрем выходы и разнесем стены. Потому, повелитель, я и попросил тебя не отсылать камнебитные машины и не задерживаться на месте. Главное – не дать им выйти в поле, а захлопнуть ловушку. В ней мы захватим и все богатства закатных стран, и Мохаммеда, и глупого короля Страны Замков, который думал, что ушел от тебя… А те, кто скрылись в горах, сами приползут к тебе на брюхе. Мы поступим с ними, как учил твой Священный Предок. Если они не сдадутся, мы соберем всех пленных, кого захватим в этой стране, и отрубим головы тем, у кого они выросли выше оси от арбы.
Губы Великого Хана раздвинула довольная улыбка.
– Уухай! Воистину, беспредельно мудр был Священный Предок. Не было случая, чтоб это средство не помогло. Ты хорошо сказал, храбрый Бурундай. А мы выступим немедля и ударим по эмирату!
Но выступить они не успели. На рассвете гонцы сообщили о приближении мавританского войска.
Словно буря поднялась в пределах монгольского лагеря. Выросших в седле воинов трудно было застать врасплох, и вся эта суматоха на деле заключала в себе четкий порядок. Монголы взлетали на коней, выстраивались в десятки, десятки – в сотни, сотни – в тысячи, тысячи – в тумены. Рабов, спросонья повылазивших было из-под телег, загоняли к обозу, чтобы не мешали. Выли сигнальные рога, хлопали трещотки, мелись по ветру конские хвосты на знаменах.
А потом поднявшееся за спинами монголов солнце высветило войско, что надвинулось с запада.
Они показались – знатнейшие роды Феса и Марокко: Бени-Сирадж, Сегри, Гомелесы и Малики, всего числом тридцать два, ставшие под знамена Мохаммеда ибн ал-Ахмара Альмохада, и владевшие землями в Вега-Гранаде, Велесе, Альпухаре и Ронде. Они гарцевали на прекраснейших в мире берберийских конях. Сстальные кольчуги облекали их, превосходной дамасской стали, а поверх были накинуты белые плащи- марлоты, и белые тюрбаны были намотаны поверх островерхих шишаков с кольчужными бармицами, на самих же шлемах золотом были начертаны суры Корана, либо имена пророка и праведной Фатимы.
Любопытная Йорол, высунувшись из шатра, застыла на месте, глядя на сверкающих белизной и золотом всадников, и смутное воспоминание из времен деревенского детства, когда она еще посещала церковь, вытолкнуло на ее губы полузабытое слово:
– Ангелы… – прошептала она.
Реми из Арраса тоже смотрел на мавров, смотрел до рези в слезящихся глазах. И рухнул на колени. За ним – выпоротый с вечера Альфонс де Пуатье и другие. Десятки, сотни других – оборванных, забитых в колодки, с выбитыми зубами и глазами. Их хлестали плетьми, но они не вставали.
Орда – лохматые малахаи, темные чапаны, низкорослые выносливые лошадки – с визгом снялась с места. Запели арабские боевые трубы-аньяфилы, загремели атабалы.
Два войска сближались. Оба – стремительные, оба – вооруженные кривыми саблями, короткими луками и круглыми шипастыми щитами.
– Кху! Уухай! – кричали одни.
– Иншалла! Альгасара! – кричали другие.
Два войска сближались.
И христианские пленники, на коленях, простирая руки к небесам, молились о победе последних защитников цивилизованной Европы – славного сарацинского воинства.
