у него рубашка несвежа. Пряжка на шляпе была немногим меньше моего кулака, оттого что другая столько перьев разом не удержала бы. По отворотам сафьяновых сапог волнами пущены кружева. Он был свежезавит, и, судя по виду его локонов, золотая пудра была знакома ему не по чужому опыту. Ехал он картинно избоченясь, буланый жеребец под расшитым седлом плясал, как цыган на ярмарке, а Рик время от времени принимался декламировать какие-нибудь рондели. А может, и не рондели – я в нынешней поэзии не смыслю. Свита его – молодые люди шлюховатой наружности – всячески делала вид, что по мановению господина мгновенно растерзает все и вся. Вот так. Будь я в ином настроении, меня бы это зрелище разозлило или рассмешило – смотря по обстоятельствам. А сейчас даже оно было милее, чем бредовые картины, вызванные к жизни Тальви.
Впереди меня ехал Эгир Гормундинг вместе со слугой из замка. Потомок славных эрдов то и дело оглядывался в мою сторону. Неудивительно – мы не виделись с тех пор, как я впервые приехала в замок. Много он успел наслушаться… Я, глядя на него в свою очередь, вспомнила старинную балладу.
Дальше пелось о том, что Бреки все же заключил с врагами мир, и в отместку за клятвопреступление собственный меч повернулся против него и отрубил ему ноги. И оставшуюся жизнь Бреки-ярл коротал калекой. Что противоречило рассказу о том, будто калеки у эрдов якобы сами обрекали себя на смерть. Впрочем, не исключено, что вообще все в балладе было выдумкой, как это обычно в балладах и бывает, единственно верным было, что «Гормундовых потомков» не уничтожили, и они со временем перестали «гнездиться в серых скалах» и построили город, что не помешало роду оскудеть, потерять свое владение, и… Бог с ними, разве их одних постигла такая судьба?
Брекинги. Брекинги, которые жили близ Гормунда, а потом исчезли… Имеет ли Бреки – ярл из песни какое-то отношение к семейству, хранившему «Хронику утерянных лет»?
Черт, неужели я так и не смогу отвязаться от всей чепухи, которой обкормил меня Тальви? И при чем тут Эгир Гормундинг?
Мы двигались довольно быстро. Шлюховатые молодые люди, несмотря ни на что, в седлах держались вполне основательно. Выехав из города после полудня, мы были в пути до заката, а на ночлег встали в деревне, где имелся обширный постоялый двор. И то – вряд ли бы Рик со свитою согласился ночевать в открытом поле у обочины, он не Тальви, привычки коего по части привалов были мне уже знакомы. Хотя в поле-то было бы удобнее. Постоялый двор был переполнен, и хозяин чуть ли не в три ручья рыдал, доказуя, что в заведении всего две комнаты приличные, а остальным придется тесниться кому по двое – по трое, а кому и во дворе, лето ведь почти, он соломки постелит… Разумеется, для благородных господ он сделает все, что угодно… К господам он мгновенно и четко отнес Рика и Тальви, несмотря на то что тот был одет не пышно, насчет Гормундинга у него были сомнения, все остальные были причислены к челяди, включая мальчиков Альдрика, как бы расфранчены они ни были. И на стол он накрывал соответственно. Подавали ужин в зале. Господский стол накрыт был скатертью, и посуду вытащили фаянсовую. Челяди же положено было сидеть за голыми столешницами и трескать с олова. Таков порядок.
Я уже пристроилась с краю скамьи за людским столом – всегда предпочитаю сидеть с краю, хоть это и дурная примета, зато ноги уносить удобнее, рядом с жизнерадостным Малхирой. После драки в Эрденоне, когда он ощутил себя героем среди героев, Малхира, похоже, окончательно забыл о не совсем приятных обстоятельствах нашего знакомства. Я – то никогда ничего не забываю, но пока он не давал мне повода разозлиться, и, если подумать, тогда виноват был не он, а Тальви.
Итак, я дружески кивнула Малхире и поместилась возле него, когда меня цепко взяли за локоть. Я вознамерилась было, не вырываясь, слегка приподняться и врезать головой в нависший надо мной подбородок (популярный в Старой гавани, но совершенно неизвестный в Кинкаре прием), но что-то подсказало мне, что этого не следует делать. Решительно, у Тальви образовалась скверная привычка хватать меня за руки.
Не говоря ни слова, он вытянул меня, как морковку из грядки, из-за людского стола и препроводил к господскому, где помещались Альдрик и Эгир (любопытно, что про себя я свободно называла их личными именами, а вот своего патрона – никак не могла). Рика это не удивило. Ему было вообще не до меня. Он шумел. Ему здесь не нравилось. Здесь не умели обслужить благородного человека. Рик разогнал гостиничных слуг и затребовал собственных. Только они, заявлял Без Исповеди, обучены подавать на стол как подобает. Видимо, в «Ландскнетте» он старательно подавлял свои капризы, зато теперь с успехом отыгрывался. Ничего не скажешь, мальчики у него были дрессированные, не знаю, как что другое, а поклониться, вынести поднос, поставить тарелки, обмести стол салфеткой, налить вина – это они умели. С вином тоже, правда, вышла неурядица. То, что имелось в здешнем погребе, пришлось Рику не по вкусу, но не мог же он пить пиво, как простолюдин! Один из слуг, облеченный особым доверием Альдрика, был отправлен на кухню, вопреки слабым возражениям хозяина, торжественно нагрузившись какими-то мешочками, ручной мельницей, кувшинчиками и кувшинами. Но когда я унюхала, что он там творит, то поневоле развеселилась. На Тальви и Гормундинга доносившийся с кухни запах особого впечатления не произвел, мне показалось, что Эгир даже недовольно поморщился. Я – нет. Заморскую привычку пить кофе в последнее десятилетие завезли в прибрежные города герцогства моряки дальних плаваний, и немало заведений щеголяли тем, что подавали это питье. Но очень редко его умели приготовить хорошо. Тот кофе, что подал ученый слуга Альдрика, был именно таким, как положено, – черным, крепким и заправленным корицей. А то некоторые завели мерзкую привычку разбавлять это дело молоком. Когда я сообщила о последнем Рику, он с горячностью поддержал меня, заявив, что молоко он признает только как средство для отбеливания кожи и более ни в каком виде. После чего добавил, что всегда утверждал, будто и в провинции встречаются светлые умы!
И посмотрел победоносно.
Весь вечер мы обменивались с Риком Без Исповеди познаниями по части кофе, не позволив никому иному вставить замечания, и если Тальви это скорее забавляло, то Гормундинга повергло в несомненную растерянность. Он никак не мог понять, что у меня общего с Риком и как мы умудрились спеться. Тальви, уверена, прекрасно понимал все. Кофе он не пил, предпочитал вино, то самое, от которого отказался Рик. Его левая рука лежала поверх скатерти, и я подумала: оникс, что у него в перстне, не намного дороже того камушка, что у меня на правой. Разве что оправа пороскошней, а обработан мой сердолик ничуть не хуже. Кстати, красный оникс иногда путают с сердоликом, учил меня когда-то Соркес. У Тальви он был не красный, а такой, каким и подобает быть классическому ониксу, – черно-белый. На поверхности – только естественный рисунок камня, ничего больше, хотя оникс чаще других камней идет на геммы и печати. Тут я предалась милым воспоминаниям о некоторых драгоценностях, прошедших через мои руки. Правда, я никогда не поддавалась соблазну оставить их себе. Всем известно, камни, доставшиеся обманом, удачи не приносят. А подарить мне что-либо до недавнего времени никому в голову не приходило. И засим несколько отвлеклась от Тальви. Вероятно, надеялась, что и он отвлекся.
Но после ужина он снова меня подхватил, дабы ни у кого не осталось сомнений, с кем мне предстоит
