понять, что из всех претендентов на чин капитана почетной гвардии склонен отдать предпочтение Гейрреду Тальви, но и благосклонно начертал несколько строк, кои Тальви мог присовокупить к своему посланию в Тримейн. Все это было прекрасно, но беда в том, что старина Гарнего почувствовал себя настолько хорошо, что вознамерился как можно скорее отбыть в Эрденон, чтобы поспеть ко дню Преображения. Он и так уже, сказал герцог, едва ли не все лето был лишен утешающих глаз и сердце зрелищ. И намерен вознаградить себя присутствием на торжественной мессе в кафедральном соборе Эрденона. Прославленный Холцгеймер должен представить к этому празднику новое свое музыкальное творение…
– Может, он и взаправду выздоровел? – предположила я.
– Сударыня! – задушевно возгласил Альдрик. – Мои познания в медицине, как вам известно, не отличаются глубиной, но их хватает, дабы понять, что означают подобные приступы бодрости…
Альдрик, кстати, совсем забыл, что недавно я оскорбила его в лучших чувствах. Как и я сама.
– А если старый хрен отдаст концы по дороге? – без затей выразился Кренге.
– Не приведи Господь! – Фрауэнбрейс перекрестился. – Надеюсь, он благополучно доедет до Эрденона. А там – архиепископ. Они непременно встретятся. Даже если его светлость сляжет, архиепископ посетит его.
– То-то и оно, – проворчал Кренге. – Он сляжет… И спор вернулся на круги своя. А суть его была в том, стоит ли Тальви выезжать вслед за герцогом в Эрденон. Кренге доказывал, что да. Альдрик возражал.
– Надобно, господа, уметь заглядывать хоть немного дальше собственного носа, – поучал он. – Конечно, его светлость утомится и вновь занеможет, конечно, он опять затворится от всех, кроме разве что архиепископа и личных слуг. А претенденты на наследование, собравшиеся в Эрденоне, будут выглядеть воронами, слетевшимися к ложу умирающего. Я сожалею, что вынужден прибегнуть к столь избитому и низменному сравнению, но, ставлю свою шляпу против герцогских регалий Эрда, как раз так будут считать и город и двор. Что не менее важно, так будет считать и сам Гарнего, что не преминет сказаться как на речах его, так и поступках.
– Какие тонкости! – усмехнулся Кренге. – Никому они не понятны, кроме кучки придворных, от которых ничего не зависит. А вот Вирс-Вердер, будь проклята моя кровь, помчится вслед за герцогом в Эрденон в такой спешке, будто ему подпалили пятки. И там будет трясти кошельком резвей, чем шлюха задом, и перед городом, братец мой, и перед двором, а что хуже всего, перед гвардейцами. Ты что, их не знаешь? Они вечно в долгах…
– О том, чтобы в городе он вскоре стал нежелателен, позаботится советник Самитш. Это очевидно, – сказал Рик тоном, каковым, бывало, мадам Рагнхильд растолковывала своим девочкам, почему цветные, а тем паче черные чулки в их ремесле предпочтительнее телесных, а полосатые – те вообще годятся только для деревенских тетех. – Что же касается маневров Вирс-Вердера вокруг двора и гвардии, здесь придется потрудиться мне самому. Уверяю вас, друзья мои, вскоре он перестанет нам докучать.
– Что ты еще надумал? – Кренге, похоже, подозревал, что над ним издеваются. Его лицо, и без того кирпичного оттенка, вовсе побурело.
– Ничего особенного. Я сделаю ему вызов. – Рик улыбнулся мне, словно в благодарность за хороший совет.
– Вконец спятил, – бросил Кренге. – Драться с Вирс-Вердером? Попробуй лучше вызови его супружницу, больше проку будет.
– И по какой причине? – осведомился Фрауэнбрейс.
– Ну, причина… В Тримейне, помнится, я дрался с одним господином, потому что мне не понравился фасон его башмаков. Ах нет, ошибаюсь, пряжек для башмаков. Удивительно безвкусных.
– С Вирс-Вердером у тебя этот номер не пройдет. Ни с пряжками, ни с застежками, ни с перчатками, ни с честью его жены и памятью покойной мамаши.
– Он может просто уклониться от спора, – согласился с полковником Фрауэнбрейс.
– Можно сделать так, чтоб у него не оставалось выхода, – продолжал Альдрик голосом тонким и ровным, как отрезок проволоки. Я и раньше не сомневалась, что его дуэльные подвиги не вымышлены, но сейчас до меня дошло – пожалуй, в определенных кругах этого изнеженного франта должны бояться. Сильно бояться.
– Он откажется, – сказала я. – Так же, как отступил перед Каллистом. Я их видела, и, поверьте, то, что сказал ему Каллист, было равносильно вызову.
Альдрик пожал плечами:
– Даже если история с Каллистом получит огласку, здесь у Вирс-Вердера в глазах добрых северян имеется оправдание. Наш южный друг – не дворянин, и поединок с ним уронил бы достоинство титулованной особы. Я ему такого оправдания не представлю. Моя родословная восходит к Руккеру Трехбородому, одному из противников канцлера Леодигизила. (В академической «Истории империи» сей Руккер, помнится, именовался «одним из убийц канцлера», но я не стала уточнять. ) В те времена о Вирс-Вердерах, да что там – о Йосселингах в империи ничего не было известно. – Альдрик одарил нас всех сияющим взглядом из-под стрельчатых ресниц. – Я вызову его. Если он согласится… – Рик сделал паузу и с нежностью посмотрел на свои отливающие жемчугом ногти. – Но он может и отказаться. Безусловно, может, я никогда не лишаю противников выбора. Тогда… право же, ему лучше согласиться.
На что полковник заявил, что это, мол, выверты, от которых ни толку, ни проку, и даже если Рик отлупит Вирс-Вердера палкой на глазах у всех жителей славного города Эрденона, тот все равно прикинется, будто ничего такого не было и быть не могло. В ответ Рик, тонко улыбаясь, пообещал, что совет насчет палки он тоже всенепременно примет к сведению.
Я слушала их и чувствовала, что полковник прав, но и за Альдриком тоже была своя правда, и эти обе правды не составляли единой, которая могла бы разрешить все.
– Уеду я, когда все это кончится, – тихо сказала я Тальви. – Хотя бы в Дальние Колонии.
– Почему туда? – безразлично отозвался он.
– Потому что далеко. А иначе – не к схизматикам же или мусульманам подаваться. Я про них и не знаю ничего. А про сопредельную Европу знаю, и не нравится мне то, что я знаю. У нас все же лучше.
– А как насчет твоего смертного приговора?
