чисты! Я не убийца, как все вы здесь. И хватит об этом.
Она растолкала Измаила, дала ему последние указания и ушла.
Иногда тьма, затянувшая сознание, давала трещину, и в ней он смутно различал фигуру, неподвижно сидящую у постели. Карен, склонив голову к плечу, смотрела на него. Это был сон, но теперь он приносил покой, а не ужас, и вновь наступавшая тьма не давила собой.
Он открыл глаза, и словно железный обруч сомкнулся вокруг черепа. Распахнутое окно впускало рассеянный внутренний свет. У постели сидела темная фигура, склонив голову к плечу. Измаил задремал сидя. Впрочем, просыпаться он умел так же мгновенно, как засыпать. Он вскочил, потянулся за кружкой на подоконнике.
Торгерн смотрел на потолок. Было ему худо, но потрясения он не испытывал. Ну, похмелье, ну, тяжелое.
Бывает. Только не припомнится никак, чем все кончилось.
– Измаил, что было вчера?
– Припадок, – сказал телохранитель, протягивая полную кружку. Запахло мятой и еще какой-то травой.
– Еще что? Драка? – Он нахмурился, припоминая, с кем дрался и почему.
Измаил продолжал докладывать.
– Да, с Элмером. Ты его пришиб, а уж как – не знаю. А потом начался этот самый припадок. Все, конечно, вусмерть переполошились. Но Карен сказала, что это не падучая, и вообще всех уняла.
– Карен? – он понемногу начал понимать. – Она, что, сюда приходила?
– Всю ночь она здесь была. Только что ушла, как рассвело.
Он умолк, ожидая приказаний. Торгерн молчал, снова уставившись на темный потолок. Рот пересох, губы растрескались, и ныла прокушенная ладонь, и нельзя сказать: «а на душе было еще гаже», потому что все это было одно и тоже. Словно сбывался его первый, вильманский сон. Позор его доконал. Не стыд – он не знал, что такое стыд, а позор. Он давно уже – весь месяц думал о позоре, но настоящий-то позор был – вот он. Она была виновата в этом, она толкнула его в яму и сама же вытащила оттуда, и из-за этого – он явно это ощущал – позор его каким-то образом объединял, сближал их. Это была их общая тайна, о которой не должен был знать никто.
Только они во всем мире. Они двое. И он понял, что всякая попытка разорвать цепь, которая связала их, лишь укрепит ее. И это не кончится никогда.
Часть 2
III. Линетта
Края дранки над кровлей перехода от Западной башни к воротам были неровные, и такая же неровная кайма солнечных пятен лежала на кирпичном полу. И глазу было приятно следить за этими пятнами света в полутьме галереи. В конце ее мыкался Катерн, Карен сразу заметила его, но по-прежнему делала вид, будто занята только солнцем. Он стоял, склонив голову, так что верхняя часть лица терялась в тени, и видны были лишь рот со слишком яркими, точно мокрыми губами, и раздвоенный подбородок. Неуверенность Катерна забавляла ее. Еще недавно он заорал бы сразу, чтоб обратить на себя внимание. Теперь – нет. Он будет ждать, пока она поравняется с ним. Ну, вот …
– Карен!
– Я слушаю тебя.
– А я тут тебя жду. Поговорить надо…
– Ты заболел? – Она отлично видела, что нет.
– Не в этом дело… Ладно, давай без дураков. Мы тут все может, когда грубо с тобой говорили, или еще как – не, прости, не понимали. Но ты ведь можешь, а? Сила эта в тебе самая…
– О чем ты? – кротко спросила она.
– Я же не настаиваю, у тебя, может, свои виды… А только никто, кроме тебя, этого не сумеет. – Устав ходить вокруг да около, он, наконец, выпалил:
– Сделай что-нибудь!
Разговор происходил в середине мая. Со времени болезни Торгерна прошло две недели. Выздоровел он быстро. Но Карен это никаких послаблений не принесло. Напротив, все прежние послабления отменились, а запреты ужесточились. Ей было запрещено заниматься врачеванием, и выходить из крепости, даже под надзором. Последнее особенно угнетало ее, так как она особенно рассчитывала на это время для пополнения своих запасов. Травы наливались соком, самая пора сбора, и пора проходит напрасно. В ответ она заявила, что ей нужно наблюдать светила, а у себя в пристройке она делать этого не может, нужно выходить. Разрешение, к ее удивлению, было ей дано. Дозволялось посещать Западную башню. И все.
– Что, по-твоему, я должна сделать? – спокойствие ее голоса подействовало на Катерна.
– Не знаю… Наш-то уж очень зол стал.
– А мне что за дело? Разве он не выздоровел?
– Выздоровел, я не про то… Но ты посмотри, что он творит! Мы-то ко всему привычные, и то… Я тебе правду скажу. Раньше я его не боялся. Теперь боюсь.
Он был прав. Торгерн свирепствовал хуже прежнего. Первыми поплатились родичи Элмера, который, кстати сказать, умер от своей раны на следующий день после того злополучного пира. Ну, он все же заслужил смерть и в драку полез первым, хоть Торгерн и оскорбил его – а не попадайся под руку в такое время! Но Торгерн не ограничился этим. Он приказал убить всех мужчин в роду Элмера, невзирая на возраст. Многие были зарублены в своих домах, другие же казнены во дворе крепости. Остальные были изгнаны за пределы княжества, можно сказать, в одних рубахах и босиком. Имущество их большей частью пошло в казну, частично же было отдано на разграбление. У Элмера были друзья-приятели, и следовало опасаться мятежа. Но Торгерн на этом не успокоился. Теперь он принялся трясти горожан, и делал это так основательно, что в крепость уже дважды приезжал малхеймский епископ, дабы увещевать правителя. Однако призывы к милосердию оставались втуне. Из ближайшего окружения Торгерна никто пока не пострадал, но уверенности в будущем не было ни у кого.
– Это ваши дела. Я в них не суюсь.
– Так для общей же пользы… и его… Тогда, во время припадка, у тебя ладно так получилось… Силой своей…
– Заладил. Если я стану силу свою швырять, куда ни попадя, чем я жить буду? И что от меня останется?
– Ну, поговори хоть, может, он послушает. Все равно ведь никто не решится.
– Я подумаю. Но не обещаю. И сами же потом начнете хором вопить про сглаз, порчу…
– Никто ничего не скажет.
– Ты просто так за всех вещаешь?
– Нет. Мы посоветовались. Многие так думают.
– Тогда устрой так, чтобы меня пригласили на ближайший совет.
Она вернулась к себе, села на кровать, задумалась.
Тут же неслышно появился Черныш, прыгнул к ней на колени, ткнулся головой в плечо. Она мало обращала внимания на котенка, никогда не кормила его и не гладила, предоставляя все эти радости Боне и Магде, но он отлично разбирался, кто здесь главный, и оказывал ей явное благорасположение перед служанками. Господи, такие вещи даже коту понятны. Впрочем, эти здесь разумом не много ушли от Черныша. Хуже всего – бестолковость людская. И все же – чего ей удалось добиться за… сколько же времени прошло? Да, почти полгода, если считать со дня пленения. Уже полгода. Итак, первое – достигнута какая-то договоренность с Вильманом. Второе – намечается брак Торгерна и Линетты. Третье – Торгерн не начинает военных действий. Достаточно? Но не для нее. Нет никакой ясности в вопросе со Сламбедом. Все договоры остаются пока на словах. Единственное, что может что-то изменить – вмешательство в дела управления. Мне предназначено смягчать ярость владыки? Быть Давидом при Сауле? Давид… Хитры, ничего не скажешь. Но недальновидны. Ее место в совете должно быть узаконено. Не гадалкой, не шептуньей войдет она туда. Та, которую связанной волокли по улицам Тригондума, будет по праву среди высших советников. Ее призовут. И она пальцем не пошевелит для этого. Пусть работают Катерн и Флоллон. Они будут за нее. Все, в конечном счете, за нее. Кроме Торгерна. Он по-прежнему остается ее главным противником. – Разумеется, все были за нее. И готовы признать за ней право приходить на совет. И верили,
