Самый длинный день

кремлевскими башнями, народ сидел и под этими самыми башнями, и на газонах бульваров, в садах и вокруг них. Одни пили, другие – так. Смотрели. Ждали.

Мы-то, конечно, пили. Поэтому я пропустила момент, когда посреди площади появились те, без кого начинать нельзя. Местная элита, в большинстве своем из «чистых» с Всеславой Петрищевой во главе. Мне как-то пришлось брать у нее интервью. Журнал, где я работая, в принципе, далек от от политики, но тут – куда деваться. «Наша Слава» принадлежит к вождям партии, и, вдобавок, местная уроженка. Значит, сегодня костер будет зажигать она. В прошлом году это был губернатор. Правда, какого-либо закона, определяющего кандидатуру человека, исполняющего обычай, не существует. Хотя в Москве последние лет двадцать, с тех самых пор, как туда перенесли столицу, это делает премьер. А у нас – кто когда.

Музыка смолкала. Петрищева остановилась – среднего роста, в костюме из некрашеного льна, с узлом русых волос. В свете луны она была очень бледной, хотя в действительности у нее здоровый румянец – я свидетельствую.

Помощники плеснули на обувь специальным составом – он легко воспламеняется и отбивает вонь. Петрищевой поднесли факел.

– Гори, грязь! – четким голосом произнесла она и отработанным жестом швырнула факел на обувку. Пламя занялось.

– Гори, грязь! – подхватила площадь. – Гори!

Сожжение обуви – обычай вовсе не древний, и отнюдь не русский. Даже не российский – я выясняла. Но почему-то очень прижился. Молодежь уверена, что так все и было искони. Однако мама говорит, что в ее время, когда праздновали Самый Длинный День, обувь еще не жгли. А сейчас попробуй заикнись об этом! Все знают – сегодня мы принесли на своих подошвах всю грязь, что накопилась за год, чтобы избавиться от нее.

– Чего пялишься? – Настя толкнула меня локтем в бок. – Костров не видала? Лопай давай, не теряй времени!

Грубость ее не была оскорбительна. В конце концов, из нас она наиболее уязвима. У Зульфии тоже жизненная картина не сахар, ее отец до сих пор числится в неблагонадежных. Что-то он некогда брякнул против «идолопоклонства», и ей приходится вести себя образцово-показательно. Но Настя – одинокая мать, а к таким, как сказано, внимание – в первую очередь. Почему-то огни считаются наиболее подходящими для исполнения долга. Ибо уже благословенны.

Я плеснула цимлянского по кружкам и мы чокнулись.

Ночь плыла в треске огня, криках, визге и хохоте. Оркестранты давно разбрелись. С откоса спустили огненные колеса, и народ потянулся туда. Откос от самого подножья крепостных стен зарос лесом, старым, может, быть, вековечным, и основное действо переместилось туда. Не то, чтоб участникам необходимо укрытие – деревья, кусты, чернильная тень башен – но желательно было делать все на земле, а не на камнях. Да и удобнее тоже. Тем, кому не нравился излишне крутой откос, устраивались на бульварах или в старом крепостном рву, поросшем густой травой.

Мы усердно пили. Равно как и все, оставшиеся на площади. Сквозь гудение голосов, выкрики, долетавшие с откоса и бульваров, послышался цокот копыт. Их ворот Кремля показалась открытая пролетка в сопровождении конной охраны. Губернатор. Это означало, что ночь близится к концу. Я подняла голову и увидела, что небо неотличимо от дыма догорающего костра.

Пролетка медленно совершала привычный объезд площади – вдоль бульвара, поворот у выезда на Большую Покровку, мимо Левого сада…

Сейчас губернатор был на площади единственным представителем власти. Прочие были на откосе. Разумеется, и его превосходительство с супругой там побывали. Надо думать, супруга и теперь там, подает пример женщинам города, а губернатор успел вернуться и переодеться. И обуться, наверное, отсюда не видно. Охранники – те в сапогах. Им можно, они при исполнении.

Пролетка поравнялась с нами. Какой-то миг мы с губернатором смотрели друг на друга. Не уверена, что он меня узнал. Нам приходилось встречаться на официальных приемах, и я была ему представлена, но вряд ли он запомнил такую мелкую сошку, как обозреватель «Огней рампы» Виринея Зуйкова. Однако, явившись за подписью, я не хочу услышать: «Как кредит просить у фонда губернатора, так в первых рядах, а от общественного долга бегаете?» А кредит мне необходим. С глазами у мамы все хуже и хуже, а моих гонораров на операцию не хватит.

Пролетка удалилась. Но прежде того губернатор успел бросить взгляд на стоящие вокруг нас бутылки и благосклонно кивнул. Похоже, кредит я получу.

Бутылок и впрямь было много. Но что делать? В эту ночь поощряются любые излишества плоти. Питие – одно из самых похвальных занятий. Но женщина не должна зачинать пьяной, ибо новейшие исследования показывают – алкоголь в крови матери оказывает губительное влияние на плод. Матери, а не отца, как считалось раньше. Поэтому для женщины пьяное зачатие приравнивается к уголовному преступлению. Как говорят у нас :» Либо вином баловаться, либо на откосе кувыркаться». Обильные возлияния также считаются исполнением общественного долга, ибо также оказывают симпатическое влияние на урожай. Но пить надо по-настоящему. Уловки, вроде подкрашенной водицы или холодного чая не проходят. В любой миг могут взять на предмет анализ содержания алкоголя в крови.

Что ж, мы не притворялись. Ибо на нашем факультете свободных искусств женщины составляют абсолютное большинство, и они отчетливо представляют, что их ждет. А посему среди свободных искусств умение пить. не напиваясь, является важнейшим. Или почти. Филеры, сколько бы их здесь ни было, не способны взять на ум, сколько вина и водки способны заглотать наши выпускницы, сохраняя контроль над собой. И сегодня мы хорошо потрудились ради своих родных.

На рассвете, проводив Зульфию с Настей ( так заведено – они заходят за мной, я их провожаю), я двинулась домой. Было прохладно, ясно, казалось, камни мостовой дышат. После ночи, наполненной шумом, тишина ошеломляла. Мерещилось, что, когда заработает подземка, я это услышу. Что, конечно, невозможно. Должно быть, я все-таки перебрала. Иначе, с чего бы в голову лезли посторонние мысли?

С чего все началось? С закрытия границ, с Акта от Отъединении? Слово-то какое… Как там в учебнике…»Отъединение не есть отделение, но альтернатива объединению. Мы едины и мы самодостаточны». Никто ведь поначалу в это не верил… Правда, в то, что «чистые» придут к власти, тоже никто не верил. Они были маленькой партией. И, хотя благородным идеям борьбы с загрязнением земли, воды и воздуха все сочувствовали, никто вроде бы их всерьез не воспринимал. А потом вдруг оказалось, что их поддерживают все. Конечно, в те временах и речи не было об оргиях плодородия, куда гоняют в принудительном порядке, ни уверения, что на землю должна пролиться кровь… только радовались очищению…

Они пускали слюну умиления, и захлебнулись этой слюной.

А может, они правы? Наши поля плодоносят, как никогда. Мы избавили землю, воду и воздух от скверны, и никакой отравы нет в нашей пище. Мы живем в чистой стране, настолько чистой, что в городах можно ходить босиком.

Генетический фонд, казалось бы, безнадежной загубленный, восстанавливается. Я, например, здоровее родителей. А новое поколение будет здоровее, чем я. Скоро мы снова станем такими, какими видел нас ибн-Фадлан. Или как древние греки… век бы мне не вспоминать, что с ними стало, с этими греками…

Уже совсем рассвело. Начинается новый день. Теперь можно жить спокойно.

До Самой Длинной Ночи.