– Да, с живописцами здесь и впрямь проблема. Их в Волкодавле так и называют – «мазилы», – согласилась я. – Но из этого следует, что нужно учить языки.
Покончив со щами, я снова взялась за контракт. Все-таки я не могла понять, где меня кидают. Что кидают – это не подлежит сомнению. Это в порядке вещей. Но где?
Ладно. С тех пор, как я ушла из Магического банка Голдмана, то научилась не надеяться на его юристов. Как-то справлялась сама.
После того как в документ были внесены требуемые изменения и исправления, мы с Гверном расписались. То же сделал и отец Батискаф и в качестве представителя заказчика оттиснул на пергаменте печать. Она у него была на персте. Интересная такая – круг, вписанный в квадрат.
Как и было обговорено, в документах мы были обозначены как поволчанские князья Губерний (Гверн поморщился, когда выводил это имя) и Рина. Местом жительства мы проставили город Кипеж. Не новый, еретический, урожденный Худой Конец, а самый подлинный, древний. Пойди найди его – за последние триста лет это никому не удавалось.
– Что ж, – сказал отец Батискаф, – дело сделано. Когда вы будете готовы отправиться в путь?
До закрытия базара еще оставалось время, мы успевали пройтись по лавками и приобрести одежду.
– Завтра.
– Отлично. Я провожу вас до Союза Торговых Городов. В Нездесе прослежу, чтоб вам выдали аванс и переправили в Шерамур.
– А вы разве с нами не поедете?
– Нет. У меня еще есть срочные дела в Токай-Гуляше и Гонории. Так что – до завтра.
– А по-моему, мы не закончили, – сказала я.
– Вот именно, – подхватил Гверн. – Мы хотели бы получить инструкции. Желательно, в письменном виде.
Я вообще-то нечто иное имела в виду. Но не стала вмешиваться.
– Может, вам еще и лицензию на убийство дать? – поинтересовался монах. – Что-нибудь в духе «Все, что сделано предъявителями сего, сделано по моему распоряжению и на благо Шерамура»?
– Не помешало бы.
– Увы, – вздохнул отец Батискаф. – Я не располагаю такими полномочиями. Может быть, Старший Брат... Да и то – он слишком недавно занимает премьерский пост.
На сем мы расстались.
– Все-таки он шпион, – заметила я, когда мы с Гверном поднялись к себе в номер. – Сильватранса, Поволчье, Гонория... не зря у него такие маршруты.
– А вот из слов этой... как ее... ступолетчицы такого не следует. Она утверждала, что иначе бы охранный орк его разоблачил.
– Я бы не стала столь безоговорочно верить в непогрешимый нюх Кирдыка. Он, конечно, специалист, но переворот в Большом Сарае проморгал. И неважно, что переворот готовился в то время, когда Кирдык был особистом в набеге на Суржик. Профессионал подобные вещи должен чувствовать заранее.
– Не знаю, ты там была, не я. А это что такое?
Он потянулся к серому комку, одиноко лежавшему на табуретке. Я схватила его за руку.
– Погоди! Вдруг это опасно?
– Да ты что, не выспалась, душа моя? Перестраховщица! Это же просто клубок шерсти!
– Клубок? Ах да... верно, Баба-Яга забыла.
Я взяла клубок в руки. Шерсть была как шерсть. Грубые, прочные нитки, не чета нитям жизни, которые вывязывали магические спицы некромантки Логистиллы. Размыслив, я положила клубок в сумку.
– Ну что, идем в город? Нужно обзавестись какой-никакой одеждой. Кстати, и для тебя тоже.
– А может, ты сама как-нибудь? – как большинство нормальных мужчин, Гверн терпеть не мог ходить за покупками. – Наряды – это для дам, а на джентльменов никто не смотрит.
– Только не в Шерамуре, насколько я слышала.
Судя по выражению лица Гверна, он слышал и поболее моего. И это его отнюдь не радовало. Но развивать спор он не стал, а присоединился ко мне.
Внизу, в зале, мы уже не увидели отца Батискафа. Зато Твердыня был на месте, и я задержалась, чтоб переброситься парой слов:
– Скажи-ка, почтенный, Баба-Яга не говорила, когда она собирается покинуть город? Или она уже отбыла?
– Не, вроде до завтра собиралась задержаться. Ей на Гнилом Базаре кой-какие закупки надо сделать.
– А ночует она где? – на моей памяти воздухоплавательница не останавливалась в «Белке и свистке».
– Да вроде в Зимних Квартирах. Ей же в самом Волкодавле жить запрещено, ты ведь знаешь... Есть там такая вдова Синекдоха, подворье держит... – далее жестом Твердыня отобразил, что он думает о той вдове и о том подворье.
