рассвета.
— У тебя есть имя? — спросил я.
— Стихоплет, — ответил он. — А ты кто?
— Макс.
— У меня такое ощущение, что рук у тебя больше, чем у обычного человека.
— Никогда не считал это недостатком, — ответил я.
— Любопытно. Из того, что я узнал о вашем обществе, вытекает следующее: столь значительное отличие превращает тебя в выродка, которого все отторгают.
— Да что ты знаешь о нашем обществе? — возмутился я.
— Я прочитал все книги и просмотрел все образовательные голофильмы. Особенно отвратительным я нахожу ваш обычай есть новорожденных младенцев.
— Впервые слышу о том, что люди едят детей, — удивился я.
— Полагаю, это тайный ритуал, — сочувственно пояснил он.
— У меня складывается впечатление, что ты — жертва ложной доктрины.
— Ложной доктрины? — переспросил он.
— Пропаганды.
— Но я видел голофильмы!
— Ты видел чудеса компьютерной анимации и спецэффектов, — безапелляционно заявил я.
Он ответил долгим взглядом.
— Ну, не знаю, — наконец вырвалось у него.
— Ты видел голофильмы, в которых люди поджаривали или варили младенцев?
— Нет, ели их сырыми.
— То-то и оно. Я — живое свидетельство, что люди всегда готовят пищу.
— Да, пожалуй. Ты и представить себе не можешь, как я рад.
— Почему?
— Я — не воин, — признался он. — Поэт. Пошел в армию, лишь узнав, что вы проделываете со своими младенцами. Думаю, теперь я вернусь домой и закончу работу над первым сборником стихов. Мой конек — нерифмованный гекзаметр.
— Почему ты думаешь, что они тебя отпустят?
— Почему нет? От поэта пользы им никакой. — Он помолчал, потом печально продолжил: — Собственно, им нет пользы от любого, кто не убивает, калечит, пытает.
— Может, тебе стоит подумать о том, чтобы перейти на нашу сторону? — спросил я.
— Не могу. Люди презирают всех, кто отличается от них.
— Опять пропаганда. — Я покачал головой. — В нескольких милях отсюда находится женщина-киборг, у которой в пальцах огневой мощи больше, чем у многих боевых звездолетов. У нее искусственные глаза и по окончании войны она, возможно, заменит настоящие ноги на протезы. Тем не менее она сражается на нашей стороне. И не стала бы этого делать, если бы мы третировали ее, не так ли?
— Да, — согласился он. — Полагаю, не стала бы.
— Безусловно. Может, я должен познакомить тебя с нашей версией истории человечества?
— У меня есть вся ночь.
Вот я и рассказал, как Томас Джефферсон* [16] написал Magna Carta* [17], папа Иоанн XXIII освободил марсианские колонии и, как мог, процитировал «Геттисбергское послание»* [18] Бейба Рута* [19]. Вскоре он начал засыпать меня вопросами, и мы проговорили до утра.
А когда над Генрихом V взошло солнце, он потянулся ко мне, пожал руку и объявил, что ему с детства промывали мозги, но уж оставшуюся жизнь он посвятит борьбе за свободу, равенство, капитализм и другие высшие ценности.
Два дня мы провели вместе, стараясь лучше узнать друг друга. Он читал мне свои стихи, в которых не было рифмы, но чувствовался напор и, конечно, талант. Я рассказывал ему, как функционирует свободное общество, и почему мы, жители Пограничья, не платим налоги, не участвуем в выборах и не проводим много времени за изучением уголовного кодекса.
— Но, если вы добровольно отказываетесь от права участвовать в голосовании, почему вы сражаетесь за Содружество? — спросил он.
— Я не сражаюсь за Содружество или Монархию, как ни назови, — ответил я. — Я сражаюсь потому, что вы вторглись на Генрихи, а именно здесь я могу хорошо провести время за выпивкой.
Он нахмурился, насколько представитель его вида мог хмуриться, и попытался зайти с другой стороны.
— Как государство может выжить, если все убегут в Пограничье и перестанут платить налоги?
Я мог бы объяснить, что выход очень простой: покорить еще несколько цивилизаций и обложить их налогами по самое не хочу, но почувствовал, что такое объяснение не покажется убедительным. Поэтому сказал, что на одного смельчака, решающегося улететь в Пограничье, приходятся миллионы, остающиеся дома.
— Логика проста, — добавил я. — Если б образовался недостаток налогоплательщиков, они бы или присоединили к Содружеству часть Пограничья, или увеличили бы налоги.
— Разумно.
— Да… если только не тебе приходится платить повышенный налог.
— А если тебе?
Я пожал плечами.
— Тогда ты отправляешься в Пограничье, возможно, открываешь планету-другую, которые государство в конце концов прибирает к рукам. Вот так галактика и становится цивилизованной.
— И этот процесс бесконечен! — воскликнул Стихоплет. — Всегда найдутся недовольные, но ваша цивилизация организована такие образом, что недовольство ведет к экспансии, которая приводит к усилению давления государства, что результируется в появлении новых недовольных и новой экспансии… — Он помолчал. — В такой ситуации пройдет не так уж много времени, прежде чем человечество освоит Андромеду и другие соседние галактики.
— Ты находишь сие угрожающим? — спросил я.
— Я нахожу сие захватывающим!
— Твоя цивилизация не знакома с Манифестом судьбы?
Он не знал, что означает это понятие, и я ему объяснил.
— Как это красиво, Манифест судьбы! — воскликнул он. — Мне нравится. Мои соотечественники думают только о том, как бы захватить одну-другую звездные системы да пролить побольше крови. Их устремления не идут ни в какое сравнение с грандиозностью ваших.
Короче, он решил лететь в «Аванпост» и просить политического убежища. Я ему сказал, что здесь нет никого, кто может предоставить ему такое убежище, за этим надо лететь в Монархию и разыскивать одно из государственных ведомств, которые занимаются дезертирами. А с учетом количества государственных ведомств, на поиски могут уйти две жизни. Вот я и убедил его отправиться в «Аванпост» лишь для того, чтобы привыкнуть к людям, свободе и раннему капитализму на первых стадиях его развития.
Мы решили отбыть ранним утром, но, когда я жарил яичницу, чтобы подкрепиться перед отлетом, нас окружили соотечественники Стихоплета.
— Сматываемся отсюда! — крикнул я, бросаясь к кораблю.
— Берегись, Макс! — раздалось в ответ.
Я оглянулся и увидел пришельца, который целился в меня из пульсатора. Я понял, что жить мне осталось доли секунды, но, когда он выстрелил, Стихоплет заслонил меня собой, и предназначенный мне энергетический заряд угодил в него.
Тут я, признаюсь, обезумел. Уложил пришельца выстрелом из глушака, а потом с пистолетом в каждой руке двинулся на остальных, крича, чтобы они выползали из-за укрытий и схватились со мной. Пара дюжин выползли, и я их убил, не обращая внимания на легкие ранения, без которых, увы, не обошлось. Перебив всех, я вернулся к кораблю и похоронил Стихоплета как человека.
