Запятнанный Даль (Сборник статей)

(118)

Далее он указывает, что в первые века христианской эры евреи обвиняли христиан в умерщвлении детей,[23] но когда христианство стало господствующей религией, «обвинение сие обращено на евреев и… в начале XI века по всей Европе приняло вид истины. При сем направлении умов, евреи, кроме частных казней, по приговорам судебным подвергались общим бедствиям: разграблению имущества и изгнанию из государств. Наконец, твердость, с какою они переносили преследования, и вместе неосновательность судебных обвинений, многими опытами обнаруженная, заставили сомневаться в справедливости сего мнения и подвергнуть строгому исследованию основания оного. Изучение восточных языков открыло удобные к тому способы, и водворившаяся терпимость вер, успокоив умы и ослабив предубеждение против евреев, подала возможность исследовать предмет с соответственною важности оного зрелостью».(119)

Мордвинов указывает, что лидерство в борьбе против кровавого навета сперва принадлежало римскому престолу как «средоточию прежнего европейского образования» и что Папы Римские издали множество булл в защиту евреев от подобных обвинений. Их примеру следовали многие правители — светские и церковные, в их числе польские короли, в чьей власти находились земли с большим еврейским населением, которые позднее отошли к России.

«Но разрушенное в главных основаниях мнение сие получило другое направление, — продолжал Мордвинов. — Евреев начали в позднейшее уже время обвинять как сектаторов [сектантов]. Кроме того, что существование такой ужасной секты ни одним фактом не обнаруживается, нельзя предполагать, чтобы… евреи, в течение веков претерпевавшие бедствия от ужасных правил ее, не открыли существование оной, особенно при той ненависти, какую евреи-сектаторы взаимно между собою питают». (120–121)

К этому месту дается сноска:

«Известна ненависть евреев к секте хассидов, кои предаваемы были проклятью, а сочинения их публично сожигаемы».(121)

И дальше:

«Наконец, Римский престол, исследовавший уже все основания, на коих утверждается сие мнение, в 1763 г. торжественно признал обвинение евреев несправедливым следствием одного предубеждения.[24] В сем духе действовало и российское правительство в 1817 г., в котором бывший министр духовных дел и народного просвещения [князь Голицын] объявил высочайшее повеление, чтобы впредь евреи не были обвиняемы в умерщвлении христианских детей без всяких улик, по одному предубеждению, что они имеют нужду в христианской крови, и чтобы в случаях смертоубийства и подозрения в оном на евреев, следствия производимы были по доказательствам, к самому происшествию относящимся, наравне с людьми прочих вероисповеданий». (120–121)

Этим экскурсом в историю вопроса Мордвинов делегитимизировал значительную часть Велижского судопроизводства — ту, что относилась не «к самому происшествию». Несмотря на такую делегитимизацию, Мордвинов счел нужным уделить внимание тем «историческим трудам и прецедентах», которыми было наполнено дело. Характеризуя уже упоминавшиеся труды ксендза Пикульского, монаха Неофита и другие подобные творения, Мордвинов писал:

«Все сии сочинения, служащие отголоском господствовавшего в свое время фанатизма, не могут быть приняты в соображение ни в качестве исторических сведений, как произведения ума, омраченного предубеждениями, ни в виде судебных доводов, как наполненные противоречиями и разительными несообразностями». (124)

Точно так же он не оставил камня на камне от «прецедентов», на которые указывалось в материалах Велижского судопроизводства, — таких как дело в Мазовецком воеводстве 1639 г., в Житомире 1753 г., в том же Велиже 1805 г., Невеле 1811 г. и Гродно 1816 г. Ни в одном из этих случаев, подчеркнул Мордвинов, вина евреев доказана не была, и «как оные не содержат в себе улик против евреев, то и не могут служить фактами к подкреплению мнения об употреблении ими христианской крови». (122–123)

Перейдя к рассмотрению прямых обвинений против велижских узников, Мордвинов разделил вменяемые им преступления на две части: 1) умерщвление солдатского сына Федора Иванова; 2) все остальные убийства.

Дело Федора Емельяновича Иванова рассмотрено особенно подробно. Несомненным оказывается только сам факт убийства: мальчик действительно исчез в первый день Пасхи 1823 года, а через несколько дней его труп со следами насилия был найден в лесу, в окрестностях Велижа.

Первое, на что обращает внимание Мордвинов, состоит в том, что за месяц до убийства мальчика его исчезновение предсказала юродивая нищенка-ворожея, 12-летняя Нюрка Еремеева: к ней будто бы явился архангел Михаил и показал мальчика, «на которого шипела змея», сказав, что он «назначен быть страдальцем господним в городе Велиже». А в канун этого события к Нюрке снова явился архангел и сообщил, что тот младенец будет страдать «в иудейском большом каменном доме». Далее из материалов дела следовало, что когда мальчик исчез, к его родителям явилась другая нищенка, Марья Терентьева, и, тоже путем ворожбы, «установила», что он находится в доме еврейки Мирки и будет скоро умерщвлен.

Эти предсказания, по замечанию Мордвинова, доказывали, что между двумя нищенками была какая- то связь, но следствие ее не выявило. Не менее очевидно, что обе нищенки действовали по наущению, но по чьему именно, — тоже не было установлено. Мордвинов подчеркнул, что если бы местные власти, начавшие расследование, обратили на все это должное внимание, то раскрыть преступление было бы нетрудно. Но они повели следствие по пути, подсказанному самими убийцами через этих «предсказательниц»: устроили обыск в доме еврейки Мирки, и хотя он ничего не дал, продолжали разрабатывать версию еврейского ритуального убийства. Найти убийц не удалось, и дело «предали воле Божией», как тогда говорили, то есть закрыли.

Тем бы все и кончилось, если бы не случилось так, что через два с половиной года после убийства мальчика император Александр I, направляясь на юг, в Таганрог, не остановился на ночлег в Велиже.

Воспользовавшись появлением в их глуши государя, Марья Терентьева подала ему жалобу, в которой, назвала себя матерью убитого ребенка. В петиции утверждалось, что местная полиция подкуплена евреями, потому расследование не было доведено до конца. Император приказал разобраться, расследование было возобновлено уже не местными властями, а следователем, присланным из Витебска от генерал-губернатора. Так как государь в Таганроге скончался (ноябре 1825), то велось оно уже при новом императоре, Николае I, когда и обрело гротескные формы.

Убедившись в том, что петиция Марьи Терентьевой государю содержит ложь (начиная с того, что убитый мальчик не был ее сыном), убедившись также, что она действовала по наущению, следователь, вместо того, чтобы выявить ее подстрекателей и потребовать их к ответу, заставил ее возводить все новые и новые ложные показания против евреев и… против самой себя как их соучастницы. Была сотворена легенда о ее якобы тайном обращении в иудейство, женитьбе на ней одного из евреев, и т. п.[25] По оговору Марьи Терентьевой к делу были привлечены еще две христианки — Авдотья Максимова и Прасковья Козловская. Их тоже заставили оговорить себя и оговаривать евреев. Громоздя ложные показания, три христианки противоречили себе и друг другу, на что еще раньше указывали заключения сенаторов, но с полной рельефностью эти несуразности вскрыл Мордвинов.

«Они при первых допросах представляются не помнящими ни места, где совершено убийство и где скрыто тело убитого, ни лиц, оное совершивших. Сначала они обвиняли одного еврея Поселенного, а потом обратили сие на целое общество евреев и евреек, не объяснив и причины столь разительного изменения. В то же время, когда тело солдатского сына было найдено в поле [на лесной поляне], они утверждали, что бросили оное с камнем в воду. Самое единогласное их показание, покрывшее, так сказать, все их