Он не договорил.
— Ты должен уехать. Даже наш доктор говорил мне, чтобы я тебе посоветовал переменить климат и обстановку, в особенности обстановку.
— Это верно: наш пансион немного сумасшедший.
— А некоторые лица оказывают на тебя очень опасное влияние.
— Ты думаешь, что...
Он удержал на губах ее имя.
— Да, я думаю. Ты не знаешь всей силы ее воли, не знаешь, кто она, даже не предполагаешь.
— Будем говорить откровенно, — ты думаешь, что Дэзи меня очаровала или сглазила?
Джо насмешливо улыбнулся:
— Да я в этом совершенно уверен.
— Если ты это знаешь, то, может быть, ты можешь с такой же уверенностью объяснить мне, зачем она это делает?
— Бэти говорит, что она тебя любит, — уклончиво начал Джо.
— Бэти? Откуда же Бэти может знать?
— Почувствовала интуитивно.
— Еще того не хватало, чтобы и она этим занималась.
— Но я думаю, что любовь — это только приманка, только видимость и для нее важно совсем другое.
Зенон остановился и вопросительно посмотрел на него.
— Ей важна твоя душа, — сказал Джо серьезным тоном.
— Что же это, мы воскрешаем времена, когда продавали душу дьяволу и подписывали с ним контракты?
— Не воскрешают того, что не умирало. Зло так же бессмертно, как и «он».
— Прости мне то, что я сейчас скажу, но я вижу, что действительно мне необходимо на некоторое время переменить обстановку и окружающих. Не сердись за откровенность, но, слушая тебя и других и зная про ваши колдовские эксперименты, можно и самому рехнуться. Правда, я достаточно трезв и нелегко поддаюсь чужому влиянию, однако чувствую, что эта мистическая горячка может быть заразительна.
— И ты ей поддашься наверняка. Не поможет твоя стойкость, ее сломит воля Дэзи, и ты ей поддашься. Поэтому я и советую тебе уехать. Иногда бегство является величайшей победой. Ты знаешь, отец намеревается совершить с Бэти путешествие на материк, поезжай с ними. Беги из этого дома, пока не поздно! Спасайся!
Он горячо убеждал Зенона, глядя с мольбою ему в глаза.
— Значит, мне грозит такая большая опасность?
— Ты шутишь, не веришь, а я говорю тебе, что ты уже шатаешься над бездной, рискуя свалиться в нее.
— Я люблю афоризмы и символические сравнения, но повинуюсь только себе и своему рассудку, — ответил Зенон довольно сухо.
— Это тебе только кажется, а сам пойдешь туда, куда поведет тебя более сильная воля.
— К счастью, я нелегко подчиняюсь внушениям и медиумическими способностями совсем не обладаю.
— Ты — самая большая медиумическая сила, какую я знаю.
Зенон не слышал последних слов, так как при входе в Бординг-Гауз его остановил швейцар и подал какую-то депешу.
— Ты мне ничего не ответил насчет предполагаемой поездки отца.
— Завтра я буду у них.
Они расстались довольно холодно.
Зенон нетерпеливо вскрыл депешу.
«Ждем тебя уже два дня, зайди или ответь.
Генрих».
Депеша была написана по-польски. Несмотря на грубые искажения, он понял ее смысл и только не мог догадаться, кто ее прислал.
«По-видимому, какой-то соотечественник, и все окончится просьбой нескольких фунтов», — зло подумал он, входя в квартиру.
«Ждем уже два дня».
— Письма есть?
— Все лежит на письменном столе, — ответил лакей.
— Это сегодняшние?
— Кладу уже четвертый день.
— Да... четвертый день... правда, я позабыл просмотреть.
Сверху лежал какой-то голубой конверт, надписанный незнакомым почерком. Зенон взвесил его на руке, осмотрел со всех сторон, наконец разорвал, быстро прочел письмо и остолбенел.
Ему писал двоюродный брат, приехавший несколько дней тому назад в Лондон и усиленно желавший с ним увидеться.
А в конце письма была короткая приписка:
«P. S. Очень прошу и жду с нетерпением. Ада».
— Ада, Ада! — Он всматривался в жемчужную нить мелких изящных букв, от которых веяло запахом каких-то увядших воспоминаний.
— Меня ждут! Ада! Надо идти, необходимо!
Одно мгновение он колебался, не зная, что делать, но его так сильно потянуло к ним, что он сам не заметил, как очутился в кебе и приказал ехать.
«Десять лет! Меня преследуют призраки. Мертвые воскресают», — думал он, восстанавливая в памяти давно забытое лицо.
«Но то уже умерло во мне! Умерло!» — повторял он, как бы защищаясь от воспоминаний. Но напрасно, — мрак внезапно рассеялся, и из-под многих лет забвения, из-под бурных нагромождений новой жизни прорывалось эхо минувших дней — все настойчивее, все сильнее, все громче.
«Я едва помню об этой любви, едва помню».
Он бросил вызов собственному сердцу, беспокойно ожидая его ответа, но сердце не дрогнуло, не забилось сильнее, не рванулось в порыве тоски; явилась только память о каких-то страшных мгновениях. Последний день перед бегством из родной страны вполз в его мозг и колол острыми шипами воспоминаний.
Кеб катился медленно, попав в бесконечную цепь экипажей, омнибусов и автомобилей; улицы были полны крика и движения, город утопал в сером и холодном тумане. В глубине магазинов горели огни. Без конца и без числа плыли реки черной муравьиной массы людей.
«Как она теперь выглядит? Как она меня примет?» — думал он, вглядываясь в тени тех дней, все отчетливее встававших перед ним. Все умершие слова снова зазвучали в мозгу, все ее взгляды, как клубок молний, снова пронеслись, пробуждая застывшую память страданий. Воспоминания о часах неверия и отчаяния, о нечеловеческом страдании и пытке той жизни нахлынули на него горькой, ядовитой волной, и хотя возникали только как хоровод привидений, только как мучительные сны, как поблекший ужас, испепеленный и готовый рассыпаться во прах, душа его, однако, наполнялась какой-то грустью и беспричинным сожалением.
— Каждый сегодняшний день — гроб вчерашнего. Это мудрая необходимость.
Он грустно вздохнул и, входя в гостиницу, твердо решил не позволить вывести себя из равновесия и не поддаться очарованию минувшего.
«Я теперь чужой им и останусь чужим. Десятилетний промежуток времени лежит между нами. Чего
