«я»). Но когда он сказал Хоури, что уверен, будто его другое «я» погибло, он сказал это столь убежденно, что Хоури подумала: а нет ли иного пути познания случившегося? Возможно, существовала какая-то другая, менее материальная связь между ними, просуществовавшая до самого конца.
Были и другие вещи, которые Силвест понимал не до конца. Это она почувствовала. Он не постиг Божество, во всяком случае, не больше, чем на то мгновение, когда купался в ослепительном белом свете портала. Не тогда ли он сделал свой выбор? Знает ли это он сам? — подумала она. Если матрица смоделировала его и если матрица бесконечна в своей способности познавать… то какие ограничения наложены на него кроме тех, которые выбрало его собственное сознание?
И вот что еще она узнала: Карину Лефевр в живых удержала часть Завесы, но ничего случайного в этом не было.
— Похоже, среди Странников было две фракции, — говорил Силвест, поигрывая старинным микроскопом на столе. Он наклонял его зеркальце то в одну, то в другую сторону, будто стремясь поймать последний луч заходящего солнца. — Одна, которая желала, чтобы я разузнал, существует ли еще Подавитель и может ли он представлять для них угрозу. А другая — тоже, я думаю, о человечестве заботилась не больше первой. Но была осторожнее. Она полагала, что должен быть какой-то путь получше, нежели совать нос в изобретение Подавляющих, чтобы узнать, реагирует ли еще оно на органику.
— А что теперь будет с нами? Кто же в конечном счете победил? Похититель Солнц или Мадемуазель?
— Ни тот, ни другая, — ответил Силвест, отставляя микроскоп. Оббитое бархатом подножие мягко стукнуло по крышке стола. — Во всяком случае, таково мое интуитивное ощущение. Я думаю, что мы — я — подошли совсем близко к тому, чтобы запустить этот механизм, к тому, чтобы дать ему стимул возбудить все остальные оставшиеся механизмы и начать войну против человечества, — он расхохотался. — Впрочем, называть это войной — значит подразумевать, что в ней будут две стороны. Но я не думаю, чтобы дело обстояло так.
— И вы считаете, что дела не зашли так далеко?
— Я надеюсь на это, я молюсь об этом. Вот и все, — он пожал плечами. — Конечно, могу и ошибиться. Это раньше я говорил, будто никогда не ошибаюсь. Теперь я получил хороший урок.
— А что насчет амарантян и Странников?
— Время покажет.
— И все?
— Я не знаю всех ответов, Хоури, — он оглядел кабинет, будто оценивая книги на полках и желая увериться, что они еще там. — Их нет даже здесь.
— Время идти, — внезапно произнесла Паскаль. Она появилась возле мужа, держа в руке стакан с какой-то прозрачной жидкостью. Водка, надо полагать. Поставила стакан на стол, рядом с отполированным черепом цвета пергамента.
— Куда это?
— В космос, Хоури. Разве не этого жаждешь ты? Не хочешь же ты провести остаток вечности здесь?
— Так ведь некуда же идти, — жалобно сказала Хоури. — Ты это знаешь лучше меня, Паскаль. Корабль против нас. Паучник уничтожен. Илиа убита…
— Нет, она не убита, Хоури. Она выжила, когда шаттл взорвался.
Значит, ей все же удалось натянуть скафандр? Ну и что с того? Хоури уже хотела было спросить об этом Паскаль, но тут же поняла: все сказанное ей этой женщиной — правда, какой бы дикой или невероятной она ни казалась, какой бы бесполезной ни была и как бы мало все это ни имело значения.
— А что будете делать вы оба?
Силвест потянулся к стакану с водкой и сделал маленький глоток.
— Неужто ты еще не догадалась? Этот кабинет вовсе не для того, чтобы удивлять тебя. Мы с Паскаль живем в нем, не говоря уж о том, что мы оба существуем еще и в компьютерной версии в самой матрице. И не только в этой комнате, но и в остальной части Гадеса. Словом, как всегда, только теперь все это — наше.
— И все?
— Нет… не совсем.
И тогда Паскаль придвинулась к нему, обняла за талию, и оба одновременно посмотрели в бойницу окна на истекающий кровью чужой закат, на аридный пейзаж Ресургема — безжизненный и уходящий вдаль.
И он стал меняться.
Первые изменения возникли на горизонте. Смывающая все волна трансформации неслась на них со скоростью наступающего дня. На небе возникли груды облаков — огромные, точно империи. Теперь небо стало голубым, хотя солнце все еще погружалось в сумерки. И ландшафт уже был не аридный, он взрывался, превращаясь в бушующую зелень, в стремительную волну кустарников и деревьев. Хоури видела озера, незнакомые деревья, потом появились тропинки, вьющиеся между похожими на яйца домиками, которые собирались в деревушки, а на горизонте уже возникали и города, в том числе один — самый большой, где поднимался высокий тонкий шпиль. Она не могла оторвать взгляда от дали, она онемела от громадности увиденного — мира, вернувшегося к жизни. А может, то был обман зрения, но она видела, что среди домиков движутся фигурки, движутся со скоростью птиц, никогда, однако, не поднимаясь в небо.
— Вот так оно было когда-то, — сказала Паскаль. — Или, во всяком случае, такой вид записан в матрице. Это не археологическая реконструкция, Хоури. Это Ресургем, где они обитают сейчас. Возвращенный к жизни силой воли тех, кто выжил. Это мир, точный до малейшей детали.
Хоури оглядела комнату и поняла.
— Вы будете его изучать, верно?
— Не просто изучать, — отозвался Силвест, отпивая еще глоток. — Мы будем жить в нем. Пока нам не наскучит, чего, я надеюсь, теперь никогда уже не произойдет.
Хоури ушла, оставив их вдвоем в их кабинете, где тут же возник глубокий, полный мудрости разговор, отложенный только для того, чтобы доставить Хоури удовольствие.
Хоури поднялась вверх по лестнице и снова оказалась на поверхности Гадеса. Кора планеты все еще горела кровавым огнем, она все еще жила компьютерными расчетами. Теперь, когда Хоури пробыла здесь достаточно долго и нервы ее успокоились, она поняла, что кора непрерывно гудит у нее под ногами, будто в глубинах планеты ревет огромная бесперебойно работающая машина. Такая мысль, подумала она, наверняка не далека от истины. Ведь весь этот мир и есть огромный компьютер.
Она думала о Силвесте и Паскаль, начинающих свой новый день исследований сказочного мира. За то время, которое прошло с минуты их расставания, у них, вероятно, протекли многие годы. Впрочем, какое это имеет значение? Она была убеждена — смерть они выберут только тогда, когда все остальное перестанет их интересовать. А это, сказал Силвест, вряд ли произойдет в ближайшем или отдаленном будущем.
Хоури включила коммуникатор скафандра.
— Илиа! Ты слышишь меня? Черт, идиотизм, конечно, но они сказали, что ты еще жива?
Только треск помех. Надежды рухнули. Хоури оглядела опаленный пейзаж и подумала: ну и что же дальше? И вдруг:
— Хоури, это ты? Какого дьявола! Неужто тебе удалось выкарабкаться?
Голос был странный. Он то резко повышался, то стихал, будто говорившая была пьяна, хотя подъемы и падения происходили с какой-то непонятной регулярностью.
— Я могла бы задать тебе такой же вопрос. Последнее, что я помню, это как шаттл перекинулся брюхом вверх. Уж не собираешься ли ты сообщить мне, что все еще дрейфуешь?
— Я устроилась куда лучше, — сказала Вольева. — Сижу в шаттле, — ее голос продолжал подниматься и понижаться по всему спектру. — В шаттле, понятно? Я на борту шаттла.
— Как это?
— Его послал корабль. «Бесконечность», — теперь все стало ясно — Вольева просто задыхается от волнения. Она умирает от желания высказаться. — Я-то думала, он хочет меня убить. Все время только и
