Слука прекратила работу — очевидно, впервые за несколько часов. Силвест видел, как в ее глазах нарастает напряжение. Маленький скребок, который она держала, выпал из ее руки и упал рядом с ногой, затянутой в меховой муклук. Она сдернула маску, дыша во время разговора воздухом Ресургема.
— Надо поговорить.
— О чем, Слука?
Она вдохнула воздуху из маски, чтобы произнести следующую фразу.
— Не слишком ли вы полагаетесь на свою удачу, доктор Силвест?
— А ты свою только что пустила под откос.
Казалось, она его не слышит.
— Вы знаете, что нам дорога ваша работа. Мы разделяем ваши взгляды. Вот почему мы здесь, вот почему мы гнем спины на вас. Но вам не следует смотреть на нас, как на ваших рабов, — ее глаза метнулись к Паскаль. — Именно сейчас вам могут понадобиться все ваши союзники, доктор Силвест.
— Это угроза?
— Это констатация факта. Если бы уделяли больше внимания тому, что происходит в колонии, вы бы знали, что Жирардо решил пойти на конфликт с вами. И говорят, это произойдет скорее, гораздо скорее, чем вы думаете.
По спине Силвеста побежали мурашки.
— О чем, черт побери, ты болтаешь?
— О чем? О перевороте! — Слука протиснулась мимо Силвеста, чтобы добраться до лестницы, ведущей на поверхность. Поставив ногу на первую ступеньку, она обернулась к оставшимся двум студентам, которые, не поднимая головы, продолжали заниматься своим делом — откапывали обелиск. — Работайте сколько влезет, но не говорите потом, что вас не предупредили. А если у вас есть сомнения насчет того, что значит попасть в «бритвенную бурю», то гляньте на доктора Силвеста.
Один из студентов робко поднял голову.
— Куда ты, Слука?
— Поговорить с другими бригадами копачей. Может, не все знают о штормовом предупреждении. А когда узнают, вряд ли многие будут рваться продолжать работу.
Она начала взбираться по лестнице, но Силвест протянул руку и схватил ее за каблук муклука. Она посмотрела на него сверху вниз. Теперь она была в маске, но Силвест увидел на ее лице выражение глубокого презрения.
— Слука, это конец твоей карьеры.
— Нет, — ответила она, продолжая подниматься. — Это только начало. И беспокоюсь я о вас.
Силвест покопался в себе и обнаружил — хотя и сам поразился этому, — что совершенно спокоен. Однако это было то особое спокойствие, которое свойственно океанам металлического водорода огромных газовых планет далеко за Павлином, сдерживаемым колоссальным давлением сверху и снизу.
— Так что же? — спросила Паскаль.
— Есть кое-кто, с кем я должен посоветоваться, — ответил Силвест.
Силвест по пандусу влез в свой краулер. Другой краулер был забит мешками и контейнерами, а каждый сантиметр оставшегося места занимали гамаки студентов-копачей. Студентам приходилось спать в машине, так как почти все раскопки в этом регионе находились в сутках езды от Мантеля. Краулер Силвеста был куда более комфортабелен. Примерно треть его площади была занята кабинетом Силвеста и его спальней. Остальная территория использовалась под склад, а также под каморки для старшего персонала — в данном случае для Паскаль и Слуки. Сейчас весь краулер был в его распоряжении.
Обстановка кабинета заставляла забыть о том, что это всего лишь часть краулера. Обивка из красного бархата, полки с копиями древних приборов и реликтов. Большая, элегантно изданная карта Ресургема в проеции Меркатора демонстрировала места главных находок, оставшихся от различных эпох истории амарантян. Остальное пространство стен было занято медленно пополняющимися текстами: это были академические статьи в процессе подготовки. Запись собственного сознания Силвеста на бета-уровне проделывала всю черную работу. Эту копию своего «Я» Силвест натренировал так, что она могла имитировать его литературный стиль даже лучше, чем он сам, особенно если учесть его нынешнее нервное состояние.
Позже, когда найдется время, ему придется пройтись по этим статьям, но сейчас он лишь окинул их беглым взором, направляясь к письменному столу. Этот дивный образец мебельного искусства был инкрустирован мрамором и малахитом. Его мозаика, сделанная в японском стиле, изображала сцены из ранней истории освоения космоса.
Силвест выдвинул ящик и достал из него имитационный картридж — серый брусок без всякой маркировки, вроде кафельной плитки. В верхней части бюро, набитого всякой электроникой, была прорезь. Чтобы пробудить сознание Кэлвина, требовалось лишь вложить в эту прорезь картридж. Тем не менее Силвест продолжал колебаться. Прошло много времени — по меньшей мере несколько месяцев — с тех пор, когда он последний раз возвращал Кэлвина к жизни, и та последняя встреча прошла исключительно скверно. Он тогда же поклялся, что в следующий раз оживит Кэлвина только в случае кризисной ситуации. Теперь следовало определить, наступил ли сейчас кризис и так ли он силен, чтобы оправдать пробуждение. Дело осложнялось еще тем, что советы Кэлвина были надежны лишь в пятидесяти процентах случаев.
Силвест вложил картридж в прорезь.
Из света и теней, словно по волшебству, в середине комнаты соткалась фигура Кэлвина, сидящего в своем кресле, достойном средневекового феодала. Изображение было реальнее любой голограммы — присутствовали даже теневые эффекты, — поскольку создано оно было на основе записи образа отца, хранящегося в зрительной памяти самого Силвеста. Восстановленное на бета-уровне «Я» Кэлвина представляло его таким, каким он был на вершине своего успеха, то есть когда ему было около пятидесяти, в славные дни Йеллоустона. Странно, но он все же выглядел старше Силвеста, хотя в реальном времени изображение было на семьдесят лет моложе. Сам Силвест уже восемь лет как перешагнул в третье столетие, но омоложение, которое он прошел еще в Йеллоустоне, было совершеннее, чем во времена Кэлвина.
Если не считать этого различия, то их фигуры и черты лиц были почти идентичны. На губах обоих играла одна и та же ироническая улыбка. У Кэлвина была более короткая стрижка, и одет он был в стиле щеголя эпохи Демархов[1], что контрастировало с суровостью экспедиционной одежды Силвеста. Кэлвин носил плиссированную фрачную сорочку, элегантные бриджи в шахматную клетку, заправленные в высокие сапоги буканьеров, а его пальцы сверкали драгоценными камнями и металлами. Великолепно подстриженная бородка цвета ржавчины сходила почти на нет на четко обрисованных скулах. Одной рукой он ощупывал прыщик под подбородком, а другой поглаживал резной шар, которым кончался деревянный подлокотник кресла.
Дрожь оживления прошла по его телу, в светлых глазах зажегся огонек интереса.
Кэлвин поднял пальцы в еле заметном жесте приветствия.
— Итак, — произнес он, — уровень дерьма, кажется, достиг опасной отметки?
— Воображение у тебя будь здоров…
— Тут и воображать-то нечего, мой милый мальчик. Я просто подключился к Сети и прочел несколько тысяч последних сообщений новостей, — он повел шеей, чтобы получше осмотреть помещение. — Неплохой кабинетик ты себе отгрохал. А кстати, как твои глаза?
— Функционируют настолько, насколько можно было ожидать.
Кэлвин кивнул.
— Похвала не слишком высокая, но ничего лучшего я добиться и не мог с теми инструментами, которые оказались в моем распоряжении. Мне удалось сшить примерно сорок процентов нервных волокон твоего глазного нерва, так что устанавливать лучшие камеры смысла не было. Но если у тебя на этой планете найдутся хирургические инструменты более высокого качества, я мог бы взяться за эту работу. Нельзя же дать Микеланджело зубную щетку и ожидать, что он распишет Сикстинскую капеллу.
— Хватит тебе меня дразнить!
— Да я и не думал, — ответил Кэлвин, притворяясь непонимающим. — Я просто решил, что уж если ты позволил Алисии захватить «Лорин», то мог бы по меньшей мере заставить ее вернуть нам часть медицинского оборудования.
