паука.
— Вперед! Я пойду за тобой.
Хоури без всяких колебаний выполнила приказание. Вольева была вполне удовлетворена. За три недели, которые прошли после того, как эта женщина была украдена, или рекрутирована, если вам больше нравятся смягченные понятия, Вольева применяла к ней весьма сложный комплекс психотропных средств, назначением которых было возбудить у пленницы чувство лояльности. Лечение уж заканчивалось, осталось принять еще несколько доз, которые обеспечат пролонгированное — почти бесконечное — действие этих средств. Скоро чувство лояльности будет сидеть в этой женщине так прочно, что она станет не только безупречно послушной, но и само послушание превратится у нее в своего рода инстинкт, в принцип, благодаря которому она не сможет нарушить распоряжение так же, как рыба не может дышать нигде, кроме воды. Доведенный до крайней степени выражения (Вольева надеялась, что этого не произойдет), инстинкт этот заставит Хоури не только беспрекословно подчиняться распоряжениям корабельной команды, но еще и обожать их всех за то, что ей позволяют выполнять ее работу. Однако Вольева решила остановиться до того, как программирование этой женщины дойдет до подобной стадии. После ее более чем бесполезных экспериментов с Нагорным она решила, что ей не нужна новая безмолвная морская свинка. Ей будет даже приятно, если Хоури сохранит способность к выражению определенной дозы недовольства.
Как она и обещала, Вольева шла за Хоури, но отойдя на несколько метров от двери, Хоури остановилась: дальше идти было некуда.
Вольева приказала диафрагме двери закрыться.
— Где мы, Триумвир?
— В моем личном убежище, — ответила Вольева. Она что-то сказала в свой браслет, отчего свет зажегся, хотя периферия комнаты осталась затененной. Каюта имела форму толстой торпеды, по длине вдвое больше ширины. Внутренняя отделка отличалась пышностью — четыре обитых малиновым бархатом кресла, привинченных к полу рядом друг с другом. Место для еще двух, но от них остались лишь винты в полу. Чехлов на креслах не было. Стены каюты были отделаны медью, они мягко закруглялись и казались выполненными из черного сверкающего обсидиана или полированного мрамора. В комнате имелась еще консоль черного дерева, прикрепленная к подлокотнику одного из кресел, в которое и уселась сама Вольева.
Она раскрыла консоль, ознакомилась с показаниями различных счетчиков и циферблатов, отделанных бронзой. Под циферблатами находились бронзовые же таблички и инкрустации из слоновой кости и дорогих пород дерева. Ознакомление с показаниями приборов заняло немного времени, так как посещения Паучника Вольева совершала регулярно, но ей было приятно касаться кончиками пальцев оправы приборов и нежно поглаживать их.
— Я предлагаю тебе сесть, — сказала она. — Мы сейчас отправимся.
Хоури повиновалась и села рядом с Вольевой, которая тут же начала поворачивать выключатели из слоновой кости, наблюдая, как зажигаются лампочки у отдельных циферблатов, а стрелки вздрагивают, когда ток подключается к приборам. Вольева испытывала что-то вроде садистского наслаждения, видя, что Хоури ничего не понимает, не знает даже, в какой части корабля они находятся и что именно сейчас должно произойти. Что-то залязгало, последовал сильный толчок, как будто эта каюта была спасательной шлюпкой, готовой оторваться от корабля-матки.
— Мы двигаемся, — поставила Хоури диагноз. — Что это такое? Роскошный лифт для членов Триумвирата?
— Нет, это попахивало бы декадентством. Мы просто находимся в старой шахте, которая ведет к наружной поверхности корабля.
— Тебе нужна каюта, которая возила бы тебя по кораблю? — известная доля презрения, питаемого Хоури к привычкам Ультра, снова проступила наружу. Как ни странно, но она доставила Вольевой извращенное наслаждение. Значит, ее терапия не полностью разрушила личность этой женщины, а лишь изменила ее.
— Мы отправляемся на поверхность корпуса корабля. И не просто так, — сказала она. — Если бы это была обычная прогулка, мы бы пошли туда пешком.
Движение было достаточно равномерным, хотя иногда раздавались щелчки и полязгивания, говорившие о проходе через воздушные шлюзы и о тяговых системах, помогающих их проходить. Стены были, как и прежде, черны, но Вольева знала, что вскоре все изменится. Тем временем она продолжала следить за Хоури, пытаясь догадаться, боится ли та или просто любопытствует. Если Хоури умна, то уже должна была бы сообразить, что Вольева уделяет ей слишком много времени, чтобы, скажем, убить ее, но, с другой стороны, военный опыт этой женщины на Краю Неба должен был научить ее не принимать на веру ничего и никогда.
А вот ее внешний вид со времени появления на корабле значительно переменился. И с терапией связана лишь малая часть этих изменений. Ее волосы и раньше были пострижены коротко, сейчас же они полностью исчезли. Только у самой макушки возник коротенький вторичный «меховой» покров. Ее череп был изрыт тонкими шрамами цвета лососины. То были следы операций Вольевой, когда она вскрывала череп Хоури с целью вживления в мозг трансплантатов, находившихся ранее в голове Бориса Нагорного. Были и следы других хирургических операций. На теле Хоури имелось множество мелких шрамов, оставшихся после извлечения шрапнели, залеченных шрамов от лучевых ожогов, от пуль и так далее. Все это сувениры дней солдатской службы. Некоторые шарики шрапнели вошли слишком глубоко, чтобы медики с Края Неба занялись их извлечением. По большей части опасности для жизни они не представляли, так как состояли из биоокисей инертных металлов и находились далеко от жизненных центров. Но иногда медики оказывались настоящими лопухами. Совсем близко к поверхности тела Хоури, прямо под кожей, Вольева нашла несколько шрапнелей, которые надо было обязательно изъять. Что она и сделала, предварительно рассмотрев каждую из них в лаборатории. Все шрапнельки, кроме одной, никаких подозрений не вызывали. Их металлический состав не мог взаимодействовать с индукционными полями артиллерийской инженерии. Вольева каталогизировала дробинки и убрала их в сейф. Одну же дробинку она изучала долго, хмурясь, пока не убрала вместе с другими, здорово изругав медиков.
Работа была грязная, но все же не такая, как операции на мозге. В течение столетий имплантаты или выращивались in situ, или их создавали для безболезненного введения через уже имеющиеся естественные отверстия в голове, но такие вещи не годились для крайне тонких и точных имплантатов, применяемых в артиллерии для связей между механизмами и артиллеристами. Тут единственным способом для их вживления была трепанация черепа с помощью пилы и скальпеля. Такая работа требовала уймы шитья и уборки после операции. Все осложнялось еще наличием в мозгу Хоури более ранних имплантатов. Тщательно изучив их, Вольева решила, что необходимости удалять их нет. Более того, рано или поздно снова придется ставить точно такие же, чтобы Хоури могла действовать за пределами своих служебных обязанностей так же, как действовала раньше. Имплантаты принялись хорошо, и уже через день Вольева усадила Хоури — предварительно усыпив — за пульт артиллериста. Она убедилась, что корабль способен нормально контактировать с новыми имплантатами, а они с ним. Дальнейшая проверка могла подождать до тех пор, пока не будет закончена терапия, связанная с внедрением инстинкта лояльности. В общем, заняться всем этим можно будет в то время, когда остальная команда ляжет в глубокий сон.
Осторожность — это слово приобрело для Вольевой теперь особый смысл. Именно из-за недостаточной осторожности возникли все неприятности с Нагорным.
Она не может позволить себе совершить новую ошибку.
— Откуда у меня возникло ощущение, что ты отрабатываешь со мной какой-то новый тест?
— Нет, это не тест. Это просто… — Вольева махнула рукой. — Извини меня, ладно? Слишком долгий разговор…
— А что я могу еще сделать для тебя? Прикинуться, что вижу призраков?
— Дело не в том, чтобы увидеть. Нет, Хоури. Их надо услышать.
Теперь за черными бортами движущейся каюты показался свет. Оказалось, что ее стены вовсе не черные, а прозрачные — просто казались черными в темноте шахты. Теперь же в дальнем конце шахты показался свет. Конец путешествия проходил в полном молчании. Каюта продолжала подниматься к свету, пока ледяной голубоватый сумрак не затопил ее со всех сторон. А затем она оторвалась от корпуса корабля.
