— Я хочу сказать, — сказал Силвест, — что даже не знаю, действительно ли она погибла там. Во всяком случае — не знал тогда. Ведь я-то выжил, а я ведь потерял способность, наложенную на мой мозг Трюкачами. А что, если она спаслась, как спасся я сам? Ее шансы были выше, чем у меня, хотя и ненамного. Что, если она выжила подобно мне? Что, если ей удалось спастись, но она просто не сумела дать мне знать об этом? Ее могло унести далеко от края Завесы, прежде чем я сам вырвался оттуда. Я же, когда починил суперсветовик, и не подумал искать ее. Мне и в голову не пришло, что она могла уцелеть.
— По очень весомой причине, — ответила ему Паскаль. — Она погибла. Ты можешь критиковать свои действия сейчас, но тогда интуиция подсказала тебе, что она мертва. Ведь если бы она не умерла, то наверняка нашла бы способ связаться с тобой.
— Этого я не знаю. Мне-то не удалось.
— Тогда перестань думать об этом. Иначе ты никогда не расстанешься с прошлым.
— Слушай, — воскликнул он, вспомнив слова Фолкэндера, — ты говорила тут с кем-нибудь, кроме тюремщиков? Например, со Слукой или еще с кем-нибудь?
— Со Слукой?
— С женщиной, которая держит нас тут? — Силвест с его острым чувством исследователя понял, что Паскаль тюремщики почти ничего не сказали. — У нас слишком мало времени, я могу объяснить тебе происходящее лишь в нескольких словах. Люди, которые убили твоего отца, принадлежат к Праведному Пути. Они Преобразователи, насколько я могу об этом судить, вернее, какая-то ветвь этого движения. А находимся мы в Мантеле.
— Я догадывалась, что нахожусь за пределами Кювье.
— Кстати, из того, что они мне говорили, получается, что Кювье был ими атакован, — Силвест не стал сообщать ей остальное, например, что город теперь с поверхности, видимо, необитаем. Ей это знать не обязательно, особенно сейчас, когда этот город — единственное место на планете, которое ей известно. — Я не знаю, кто там сейчас правит, возможно, это люди, лояльные твоему отцу, но может, и сторонники Праведного Пути. По словам Слуки, твой отец встретил ее отнюдь не с распростертыми объятиями, когда взял Кювье. У нее накопилось достаточно злобы, чтобы организовать его уничтожение.
— Долго же она копила эту злобу!
— Вот почему у нее, возможно, не самый взвешенный характер на этой планете. Я думаю, что наш захват вовсе не входил в ее планы, но она нас заполучила и теперь просто не знает, что с нами делать. Ясно, что наша потенциальная ценность не позволяет ей нас уничтожить, но пока… — Силвест помолчал. — Не важно. Что-то происходит. Что-то меняется. Человек, ремонтировавший мои глаза, сказал, что ходят слухи о гостях…
— Каких гостях?
— И мне тоже было интересно. Но он ничего больше не сказал.
— Очень соблазнительно пофантазировать, верно?
— Если только что-нибудь и способно изменить ситуацию на Ресургеме, так это только прилет Ультра.
— Для Ремильо время еще не пришло.
Силвест кивнул.
— Если корабль на подходе, то можно смело держать пари, что это не Ремильо. Но кто, кроме него, захочет торговать с нами?
— Эти люди могли прилететь не ради торговли.
Возможно, то был признак своего рода высокомерия, но Вольева терпеть не могла, чтобы кто-нибудь выполнял ее работу, как бы абсурдно ни выглядела альтернатива. Она была рада — если радость в данном случае уместный термин — разрешить Хоури сесть в кресло и попытаться одним залпом сбить с неба орудие из тайника. Она готова была даже признать, что воспользоваться помощью Хоури — единственный разумный выход из создавшейся ситуации. Но это вовсе не означало, что она сама будет тихонько сидеть, наблюдая за естественным ходом событий. Вольева знала свой характер, что ей было необходимо, чего она жаждала всем сердцем — то атаковать ту же проблему, но с другой отправной точки.
— Свинство, — сказала она по-русски, ибо как она ни старалась, но готовый ответ никак в голову не приходил, каждый раз как ей казалось, что решение, как пресечь дальнейшее продвижение орудия, найдено, другая часть ее мозга, забегая вперед, обнаруживала дефекты в логической цепи. Происходило что-то вроде проверки ее способности мыслить, где она выступала критиком тех самых решений, которые возникали у нее по ходу дела. И они отбрасывались еще до того, как ее сознание успевало их отчетливо сформулировать. И еще она чувствовала — отвратительное, кстати, ощущение, — что она этим сама подрывает шансы на успех.
Вот с чем сейчас ей предстояло бороться.
Вольева употребила слово «свинство», так как оно, во-первых, осуждало некомпетентность, а во- вторых, выражало отвращение, которое она испытывала, заставляя свой мозг снова и снова возвращаться к той же самой теме. Ведь решение-то в конечном счете зависело от того, что сейчас происходит в голове Хоури. А внутренний взор Хоури в данный момент был обращен к абстрактной мысленной схеме системы вооружений корабля. В эту схему входил и мозг Оружейной и даже мышление самой Вольевой, ибо Оружейная — дело ее рук. Сейчас она вела мониторинг всей ситуации, используя нейронные датчики своего браслета. В голове Хоури бушевала буря — в этом нет сомнения. И эта буря запускала свои трепещущие щупальца в управление всей системой вооружения.
Вольева понимала, что все это как-то взаимосвязано. Вся история Оружейной, начиная с самого начала — безумие Нагорного, Похититель Солнц, самоактивация орудия из Тайника и вот теперь эта буря в голове Хоури, предвещающая возникновение некоей новой аберрации, входит составляющей в одну общую проблему. Но знание, что решение есть или что по меньшей мере существует ответ, объясняющий всю картину, увы, практически ни к чему не вело.
А самым тревожным аспектом во всем этом было то, что даже в такой момент, как сейчас, часть сознания Вольевой работала над этой абстрактной проблемой, а не над тем, что было жизненно важно именно сию минуту. Вольевой казалось, что ее мозг — комната, битком набитая талантливыми учениками. Все они по отдельности блестящи, и если бы они слушали ее объяснения, то наверняка смогли бы выдать потрясающие результаты. Однако некоторые из этих ребятишек не желают объединяться, они лениво поглядывают в окна, игнорируя ее призывы сосредоточиться на важном, ибо находят собственные мысли куда более интересными, нежели скучный урок, на проведении которого настаивает она.
У нее мелькнула мысль, скорее даже воспоминание. Оно касалось серии защитных полей, которую она установила примерно сорок лет назад по корабельному времени. Она считала, что поля станут последней преградой, сдерживающей проникновение извне разрушительных вирусов. Ей даже в голову не пришло, что они и в самом деле могут понадобиться, и уж тем более в такой ситуации, как та, что сложилась сейчас.
И вот, надо же, почему-то она вспомнила о них.
— Это Вольева, — сказала она в браслет, чуть ли не задыхаясь и пытаясь вытащить из памяти все необходимые команды. — Надо проверить протоколы, касающиеся контрмер против инсургентов. Степень серьезности — лямбда плюс, максимальная согласованность боевых действий и мер обороны, полное автоматическое подавление отказов, уровень осторожности по девятой степени Армагеддона, красные альфа-пропуска, все привилегии Триумвиров сохраняются, все привилегии нетриумвиров отменены, — Вольева перевела дыхание. Она надеялась, что цепочка отданных распоряжений открыла ей все двери, ведущие к сердцу оперативной матрицы корабля. — А теперь, — продолжила она, — вызвать и запустить программу «Паралич», — про себя же она прошептала: «И побыстрее, черт побери!»
«Паралич» — программа, вызывающая активизацию всех защитных полей, которые она установила. Программу написала сама Вольева, но это было так давно, что она с трудом вспомнила, что конкретно делает программа и на какую часть корабля распространяется ее действие. Это была своего рода игра — Вольева хотела парализовать объем корабля достаточный, чтобы обезвредить орудие из Тайника, но в то же время не настолько большой, чтобы помешать своим собственным попыткам остановить это орудие.
— Свинство, свинство, свинство…
По дисплею ее браслета бежали сообщения, свидетельствующие о сбоях в программе. Вольеву
