Полуострове — тем более, что служащим приходилось постоянно слушать песнопения сектантов.
Женщина протянула мне билет.
— Надеюсь, что попаду на орбиту вовремя, — сказал я.
— Последний подъемник отправился всего час назад. Если ваш друг был на нем… — она помолчала, и я понял, что никаких «если» быть не могло. — Скорее всего, он еще будет на терминале, когда вы прибудете.
— Будем надеяться, мои хлопоты будут вознаграждены.
Она почти улыбнулась, но на полпути передумала. Это требовало слишком больших усилий.
— Я уверена, он будет в восторге.
Сунув билет в карман, я поблагодарил кассиршу — несмотря на ее убожество, я не мог ей не сочувствовать: еще бы, работать в таком месте! — и вернулся к Дитерлингу. Он по-прежнему стоял, прислонившись к низкой стеклянной стене, которая окружала «язык», и разглядывал сектантов. На лице у него было отстраненное, внимательное, спокойное выражение. Я вспомнил, как в джунглях он спас мне жизнь, когда на меня напала гамадриада. Тогда на лице у него было такое же выражение — абсолютно нейтральное, как у человека, играющего в шахматы с противником, который ему в подметки не годится.
— Ну что? — полюбопытствовал он.
— Он уже сел на подъемник.
— Когда?
— С час назад. Я купил себе билет. Теперь твоя очередь. Но делай вид, будто мы путешествуем порознь.
— Может, мне не стоит идти с тобой, братишка?
— Тебе ничего не грозит, — я понизил голос. — Отсюда и до выхода с орбитального терминала ни одного контрольного эмиграционного пункта. Ты сможешь подняться и спуститься, и никто тебя не сцапает.
— Тебе легко говорить, Таннер.
— Да, но поверь мне, это безопасно.
Дитерлинг покачал головой.
— Быть может, но нам вряд ли имеет смысл путешествовать вместе, даже в одном подъемнике. Трудно сказать, насколько Рейвич позаботился о прикрытии.
Мне хотелось поспорить, но внутренне я признавал, что он прав. Как и Кагуэлла, Дитерлинг не мог покинуть Окраину Неба, не рискуя быть арестованным по обвинению в военных преступлениях. Оба занимали определенное место в базе данных этой планетной системы, за их головы была назначена солидная награда — невзирая на тот факт, что Кагуэлла мертв.
— Ладно, — согласился я. — Похоже, у тебя есть еще какой-то повод, чтобы остаться. Я вернусь в Дом Рептилий дня через три, не меньше. Думаю, там будет кому присмотреть за делами.
— Ты уверен, что справишься с Рейвичем в одиночку?
Я пожал плечами.
— Всего один выстрел, Мигуэль.
— И ты его сделаешь, — он явно испытывал облегчение. — Ну вот и чудно… а я вечером возвращаюсь в Дом Рептилий. И буду с нетерпением следить за выпусками новостей.
— Постараюсь не разочаровать тебя. Пожелай мне удачи.
— Удачи, — Дитерлинг пожал мне руку. — Будь осторожен, Таннер. Конечно, за твою голову не назначена награда, но это не значит, что тебе удастся смыться без помех. Доверяю тебе разработать план избавления от пистолета.
Я кивнул.
— Вижу, тебе его ужасно не хватает. Я куплю тебе такой же на день рождения.
Он долго смотрел на меня, словно собираясь что-то добавить, потом кивнул и зашагал прочь от спирали. Я увидел, как он покинул площадку и растворился в сумеречной тени вестибюля. Не сбавляя шага, он начал менять колер своего плаща. Он удалялся, и его широкоплечую фигуру окружал мерцающий нимб.
Я тоже отвернулся и стал ждать подъемника. И неприметно сунув руку в карман, ощутил алмазно- твердый холодок пистолета.
Глава 3
— Сэр? Ужин будет подан на нижней палубе через пятнадцать минут. Если вы желаете присоединиться к пассажирам…
Я подскочил. Я не слышал шагов по лестнице, ведущей на смотровую палубу, и полагал, что нахожусь здесь совершенно один. Все прочие пассажиры разошлись по своим каютам сразу после посадки — путешествие было слишком коротким, чтобы стоило распаковывать багаж… а я поднялся на смотровую палубу, чтобы понаблюдать за отправлением. Конечно, мне предоставили каюту, но распаковывать было нечего.
Подъем начался с нереальной плавностью. Вначале казалось, что мы вообще не двигаемся. Ни звука, ни вибрации — только жутковатое плавное скольжение вверх, еле заметное, но постоянно набирающее скорость. Я посмотрел вниз, пытаясь разглядеть сектантов, но угол подъема позволял заметить лишь несколько случайных фигур — хотя прямо под нами должна была находиться масса народу. Мы как раз проходили через потолочную диафрагму.
Я обернулся. Голос, который меня напугал, принадлежал не человеку, а слуге. У него были телескопические руки и нарочито безликая голова. Туловище сходилось на конус, образуя осиную талию, но ниже — ни ног, ни колес. Он двигался благодаря прикрепленному к потолку рельсу, с которым был соединен с помощью торчащего из спины изогнутого стержня.
— Сэр? — начал он снова, на этот раз на языке норт. — Ужин будет подан…
— Ничего не нужно. Я понял тебя с первого раза.
После короткого раздумья я решил, что риск будет меньше, если я присоединюсь к остальным аристократам. Мое уединение вряд ли сочтут проявлением высокомерия. По крайней мере, сев с ними за стол, я смогу удовлетворить их любопытство, представ им в образе некоего вымышленного персонажа — и это лучше, чем позволить их воображению разыграться, приписывая необщительному незнакомцу самые невообразимые качества на свое усмотрение. Я перешел на норт — практика не помешает — и добавил, что присоединюсь к остальным через четверть часа, так как хочу еще немного полюбоваться панорамой.
— Прекрасно, сэр. Я закажу для вас место за столом.
Робот развернулся вокруг оси и тихо выскользнул с палубы.
А я вернулся к иллюминатору.
Не знаю, что именно я собирался увидеть. Но зрелище, которое предстало моим глазам, оказалось совершенно неожиданным. Мы прошли сквозь потолок вестибюля посадочной площадки, но терминал был гораздо выше, так что мы продолжали подниматься сквозь верхнюю часть здания. Именно здесь, как я понял, можно было увидеть высшее выражение одержимости поклонников Небесного Хаусманна. После того как его распяли, сектанты сохранили тело, забальзамировав и покрыв особым составом, отливающим свинцовым зеленовато-серым блеском, а затем поместили его здесь, на гигантском конусообразном выступе, который торчал из одной стены, почти касаясь спирали. В результате труп Хаусманна напоминал резную фигуру под бушпритом гигантского парусника.
Небесный был обнажен до пояса, руки широко разведены в стороны. Он висел на крестовидной конструкции из металлического сплава. Голени были связаны, в кисть правой руки (не в ладонь: похоже, в программе вируса, вызывающего стигмат, была ошибка) вбит гвоздь, еще один металлический штырь пробивал отсеченную по локоть левую руку. К счастью, эти подробности, равно как и страдание, навсегда застывшее на лице Хаусманна, не слишком бросались в глаза благодаря обработке, которой подвергли тело. Но, хотя черты лица различить было невозможно, боль читалась в изгибе его шеи, в судорожно стиснутых челюстях, как бывает во время агонии у людей, пораженных электричеством. Лучше бы они убили его
