беспокоиться за нашу планету. Повод для беспокойства возникнет — боюсь, даже раньше, чем нам бы хотелось. Все произойдет само собой. Подавляющие разом уничтожат всю систему.
— Нет… — воскликнул кто-то.
Овод приготовился отвечать. Сомнения людей понятны. Такое происходило не первый раз — чтобы принять правду и сжиться с ней, всегда необходимо какое-то время. Овод специально начал с рассказа о шаттлах — людям необходимо оставить надежду. Да, приближается гибель колонии, конец всего мира — но это не означает, что погибнут люди. Путь к спасению остается. Этим людям, всем и каждому, нужно только одно — это смелость, чтобы поверить ему, и решимость, чтобы пойти за ним.
И тут Овод понял, что возглас был вызван совершенно другой причиной.
Полиция. Первые уже входили через дверь.
Действуй так, будто твоя жизнь в опасности, сказала ему Хоури. Все должно выглядеть исключительно правдоподобно. Если план сработает — а он сработает, нам всем на благо, — люди поверят, что тебя арестовали совершенно неожиданно, и никто тебя не предупреждал. Так что дерись получше, Овод, и будь готов к боли.
Он спрыгнул со сцены. Лица полицейских были скрыты респираторами, в руках баллоны со спреем и прочие средства усмирения. Стражи порядка быстрыми подпрыгивающими шагами двигались сквозь ошеломленную публику, молчаливые и бесстрастные, как машины. Овод со всех ног бросился к проходу, вспоминая маршрут отступления. В двух кварталах отсюда его ожидает вездеход… Главное, чтобы все выглядело реально. Даже ценой крови.
Он слышал хлопки откидных кресел, когда люди вставали или пытались встать. Щелкали гранаты с психогенным газом, время от времени раздавалось жужжание, прерываемое влажным шлепком — это полицейские стреляли оглушающими пулями. Послышался звук удара брони о кость, кто-то закричал… Потом мгновение полной тишины — но только мгновение. Комната потонула в безумной панике. Каждый думал лишь о том, как выбраться наружу.
Выход, к которому прорывался Овод, был перекрыт. В коридоре маячили полицейские.
Овод бросился в другую сторону. Та же история. В горле запершило, откуда-то неожиданно накатила паника, необоримая, как желание чихнуть. Действие газа оказалось настолько мощным, что Оводу захотелось уползти в угол и съежиться. Страх не давал твердо стоять на ногах. Сопротивляясь страху, Овод схватил стул и поднял над головой, точно щит.
И тут полицейские навалились на него.
Следующее, что осознал Овод, — что стоит на коленях, потом на четвереньках. Полицейские колотят его дубинками, но так, чтобы не поломать кости и не повредить внутренние органы — просто оставить нескольких синяков.
Рядом Овод увидел другую группу полицейских. Они повалили женщину с плохими зубами, и она исчезла под ними, как карта в руке шулера.
Дожидаясь осведомителя, чтобы закончить строительство, надсмотрщик небрежно копался в пластах воспоминаний своих прежних воплощений.
Надсмотрщик не являлся просто машиной Подавляющих. Это было бы слишком рискованно — сосредотачивать все знание и опыт в такой уязвимой конструкции. Но, когда стая прибывала туда, где требовалось провести зачистку — обычно это было пространство не более чем несколько световых часов в поперечнике — из множества субсознаний, способных лишь к ощущению и восприятию, генерировался единый разум, рассредоточенный между множеством носителей. Между ними устанавливались связи, передающие информацию со скоростью света, сплетая неторопливое, надежное, уверенное течение мысли. Если же требовалась быстрая обработка данных, ее поручали более мелким соединениям. Мыслительные процессы надсмотрщика происходили с неизбежной медлительностью, но эта ограниченность никогда не воспринималась Подавляющими как проблема. Они даже не пытались соединить подэлементы надзирателя коммуникационными каналами, которые позволяли бы мгновенный обмен информацией. В архиве содержалось слишком много предупреждений об опасности подобных экспериментов. Целые виды удалялись из истории галактики из-за единственного глупого эпизода, вызвавшего нарушение причинности.
Надсмотрщик был не только медлительным и рассредоточенным образованием. Он был образованием временно существующим, которому разрешалось лишь мимолетное самоосознание. И даже в эти моменты он с мрачной обреченностью понимал: исполнив свои обязанности, он должен немедленно умереть. Но необратимость его судьбы не вызывала горечи, когда он просматривал архивные воспоминания о своих предыдущих появлениях, воспоминания о действиях во время предыдущих зачисток. Просто так должно быть. Разум, даже машинный — нечто такое, чем не позволительно заражать галактику, даже предотвращая надвигающийся кризис. Ибо самым худшим врагом разума был разум.
Он обнаружил, что вспоминает некоторые из предыдущих зачисток. Конечно, сущность надсмотрщика, руководящего теми зачистками, не совсем совпадала с нынешней. Когда группы Подавляющих встречались, что происходило редко, они обменивались знаниями, информацией о недавних зачистках, методами и схемами. Со временем эти встречи становились все более редкими, поэтому за последние пять миллионов лет библиотека техник пополнилась лишь однажды. Чем дольше группы были отделены друг от друга, тем осторожнее контактировали при встрече. Ходили даже слухи, что разные фракции Подавляющих конфликтуют за право на проведение зачисток.
Что-то определенно шло не так, что-то изменилось со старых времен, когда опустошения проводились чисто и методично, когда не было массовых проскальзываний через сеть. Надзиратель не мог отказаться от умозаключений. Колоссальная галактическая машина для сдерживания разума, машина, одной из послушных частей которой был надсмотрщик, слабела и разрушалась. Разум просачивался сквозь ее трещины, распространяясь подобно паразитам. Ситуация неуклонно ухудшалась в течение последних пяти миллионов лет, однако это не шло ни в какое сравнение с тринадцатью Галактическими Оборотами — тремя миллиардами лет — которые прошли до появления первых признаков кризиса. Неужели больше не удастся сдерживать распространение разума? Достаточно было пощадить всего один вид, позволить ему избежать уничтожения. Пощадить тех, кто были когда-то четвероногими позвоночными, которые дышали кислородом. Млекопитающих. Надсмотрщик почувствовал далекое эхо родства. Ничто подобное никогда не беспокоило его, когда Подавляющие уничтожали дышащих аммиаком мешкообразных тварей или покрытых шипами и иглами инсектоидов.
Надсмотрщик заставил себя выйти из этого настроения. Очень вероятно, такой образ мышления понижал коэффициент эффективности зачисток.
Нет. Млекопитающие умрут. Так бывало всегда, так должно быть.
Он посмотрел, как расширяются работы вокруг Дельты Павлина. Надсмотрщик знал о предыдущей зачистке, об уничтожении птицеподобных, которые обитали в этом секторе космоса около миллиона лет назад. Млекопитающие развивались в другой планетной системе и просто пришли сюда. Значит, достаточно будет одной фазы повторной зачистки. Последний раз она производилась слишком небрежно, думал надзиратель. Конечно, всегда возникало желание провести зачистку с минимальными повреждениями окружающей среды. Миры и солнца обращали в оружие лишь под угрозой массового появления разума третьего класса. Но даже тогда этого старались избегать. Надсмотрщик не любил производить чрезмерные разрушения. Опустошение звезд вызывало у него иронию — в течение трех миллиардов лет смысл работы состоял в проведении зачистки минимальной ценой. Но что сделано, то сделано. Определенное количество дополнительных повреждений в данном случае неизбежно и необходимо.
Грязно, беспорядочно. Но это, подумал надсмотрщик, и была «жизнь».
Инквизитор вглядывалась в мокнущий под дождем Кювье. Ее отражение в темном стекле словно парило на фоне города.
— Мадам, вы уверены, что все будет нормально? — спросил вошедший охранник.
— Я справлюсь, — бросила она, не поворачиваясь. — Если что, вы в соседней комнате. Снимите с него наручники и оставьте нас.
— Вы уверены, мадам?
