Вместо того чтобы продолжать обсуждение этой темы на бумаге, Суворин пригласил Антона с Машей й Петербург. Дофин, полагая, что Чехов в столице погуляет вволю, советовал ему в письме: «Ваши комнаты придется Вам уступить сестре, а самим взять библиотеку, не ту, что возле кабинета отца, а рядом с прихожей. Диван там рекомендую. Ход отдельный. Ночью, как войдете, старайтесь упасть влево, попадете в дверь». В начале декабря Антон с Машей разместились у Сувориных. Всю ночь Антон провел в разговорах с Плещеевым, Модестом Чайковским, Давыдовым и Георгием Линтваревым. Одиннадцатого декабря вместе с Сувориным он побывал на премьере «Татьяны Репиной». На следующий день он читал свой рассказ «Припадок» на вечере в Литературном обществе. Публичных чтений Антон избегал — не только по причине застенчивости, но и оттого, что в первые же минуты терял голос (тревожный симптом развивающегося туберкулеза). В тот раз ему на помощь пришел актер Давыдов. Общаясь с театральным людом, Антон растолковывал им своего «Иванова». Декабрьская поездка в Петербург ознаменовалась важным событием — Чехов познакомился с Петром Ильичом Чайковским; эта встреча лишний раз подтвердила, что творчество Чехова лучше всех смогли оценить художники и музыканты.
Немало времени потратил Антон в хлопотах о своих знакомых: Георгия Линтварева он свел с Чайковским («Он хороший человек и не похож на полубога», — уверял он молодого человека); для М. Киселевой выговорил более выгодные условия оплаты ее детских рассказов. Для Григоровича же у Антона времени не нашлось, и это старика обидело. Непростым для него оказался визит к Александру. Нельзя сказать, что он испытывал ревность, — фигура Натальи Гольден утратила былую стройность, а черные кудри спрятались под косынкой — и все-таки видеть, как пьяный брат самым непотребным образом изводит его старую любовь, было выше его сил (против подобного обращения с Анной Сокольниковой Чехов особенно не возражал). Антон пришел в ярость, разругался с Александром, а уйдя от него, с горя напился. Суворину пришлось довести его до кровати.
Вернувшись в Москву, Антон по поручению Суворина принял участие в распределении ролей в «Татьяне Репиной». Это занятие вызвало у него раздражение: «Актрисы — это коровы, воображающие себя богинями. <…> Макиавелли в юбке». Вскоре он уже выдавал указания Суворину с беспощадностью заправского режиссера: «Бабы хитры. На их телеграммы и письма, буде получите, не отвечайте без моего ведома». Из-за утомительной борьбы с актерским самолюбием у него разыгрался геморрой. В письмах к Суворину он вел параллельную битву за своего «Иванова», огорчаясь тем, что и в переделанной пьесе актеры не могут понять смысла, и, давая пространные толкования персонажей, нарисовал диаграмму Ивановской депрессии. Он чувствовал, что безусловного успеха его пьеса в Петербурге иметь не будет — столица не жаловала психологическую драму.
Шум вокруг Пушкинской премии и хлопоты, связанные с постановкой пьесы, несколько затмили собой тот факт, что в чеховской прозе появилось новое направление. Рассказ «Припадок» стал первым в ряду обвинительных актов обществу вполне и духе Толстого. В последовавшем за ним рассказе «Княгиня» фальшивая благотворительность пресыщенной барыни, княгини Веры Гавриловны, разоблачается суровым и аскетичным врачом Михаилом Ивановичем. В рассказе «Именины» осуждается фальшь в отношениях между близкими людьми, которая маскируется праздничным весельем. Конец рассказа трагичен — героиня теряет ребенка, что окончательно лишает ее надежды па восстановление искренности в отношениях с мужем. Тема, па которой фокусирует свое внимание автор и которая объединяет эти три рассказа, — человеческая ложь и ее поведенческая манифестация. Чехов прибегает к толстовским приемам: он фиксирует психофизиологические реакции своих персонажей, а простодушному герою отводит роль пророка. Однако никто не мог предвидеть, что, примерив на себя толстовство, Чехов впоследствии станет его отрицать. Независимость и жизнелюбие чеховской натуры восстали против толстовского пуританства; в равной степени чеховская многозначительная недосказанность плохо увязывалась с толстовскими чеканными нравоучениями.
Однако узнать об иных чеховских намерениях и устремлениях можно было из одной маленькой газетной заметки. В октябре 1888 года у далекого озера на границе между Киргизией и Китаем умер путешественник и исследователь Азии Николай Пржевальский. Он страдал от однополой любви и умер от тифа, выпив зараженной речной воды, — через несколько лет такая же участь постигнет Петра Ильича Чайковского. Чехов анонимно поместил в «Новом времени» некролог Пржевальскому, в котором восхищался его героизмом и говорил, что он один стоит десятка учебных заведений и сотни хороших книг. Тогда он еще не читал последней книги ученого, в которой тот рекомендует истребить всех обитателей Монголии и Тибета и заселить их земли казаками, а также начать войну с Китаем. В Пржевальском Чехова привлек образ одинокого странника, который, оставив семью и друзей, устремляется на край света, чтобы найти там свою смерть.
Глава 25 (январь — февраль 1889) «Иванов» на петербургской сцене
В наступившем 1889 году Суворин и Чехов стали неразлучны: они взаимно ставили написанные ими пьесы, они планировали совместную работу над комедией «Леший», распределив между собой персонажей и действия. Суворин приехал в Москву на премьеру своей «Татьяны Репиной», Антон поехал в Петербург посмотреть, как поставлен его «Иванов» на сто личной сцене. Петербург гудел от сплетен; стоило им появиться где-то в компании Дофина, как по столице пошла гулять фраза: «Суворин — отец, Суворин — сын и Чехов — Святой Дух»[149]. Ходили слухи, что Суворин положил Чехову 6000 рублей в год, что его одиннадцатилетнюю дочь Настю (или дочь Плещеева Елену) прочат Чехову в жены. Кстати, ни один из братьев Чеховых к тому времени не состоял в законном браке, чего нельзя было сказать о чеховских поклонниках — Билибине, Щеглове, Грузинском и Ежове. Антон оправдывался тем, что беден, — и тут же шутка Евреиновой в «Северном вестнике» обернулась слухом: Чехов помолвлен с Сибиряковой, вдовой сибирского миллионера.
Готовясь к приезду Суворина, Антон объезжал московские гостиницы в поисках номера с хорошим отоплением. Его все еще тяготило впечатление, которое осталось у него после визита к брату Александру. Второго января он высказал ему все начистоту: «В первое же мое посещение меня оторвало от тебя твое
После этого сурового нагоняя верховенство в семье перешло к Наталье. Александр продолжал пить, квартира была в запустении, дети заброшены, но больше пьяных оскорблений она от него не слышала. В глазах Натальи Антон стал ее спасителем.
В одном из январских писем Антон пишет Суворину: «Я рад, что 2–3 года тому назад я не послушался Григоровича и не писал романа» (возможно, того, фрагменты которого до нас не дошли) — ему по-прежнему было необходимо «чувство личной свободы». Хотя, оглядываясь на прожитые годы, он отнюдь не признает себя побежденным: «Что писатели-дворяне брали у природы даром, то разночинцы покупают ценою молодости. Напишите-ка рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, певчий, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям, благодаривший за каждый кусок хлеба, много раз сеченный, ходивший по урокам без калош, дравшийся,
