последние достижения, самое что ни на есть новое в голову вдалбливали. А приехал человек на работу, и ему здесь говорят: «Очень приятно, мол. Уважаем вашу образованность. Но прежде чем других учить, сами поучитесь. Понюхайте настоящего производства. Пообвыкните. Мы, дескать, тоже не лыком шиты». Что не лыком — это верно: техника здесь уже… двадцатых годов достигла, что называется «на грани фантастики»! Однако новый человек и такого производства не нюхал. Ну, и начинает понемногу привыкать. А то, чему его в институте учили, — забывать понемногу… Глядишь, через год-другой и совсем привык. Обтесался. Сам уже других поучает: «Это вы бросьте… Мы тоже не без дипломов!»
И только сейчас Светлана почувствовала, что весь этот спор доставляет ей несказанное удовольствие. Что ее радуют возражения Глеба. Что даже тон его — резкий, безжалостный — приятен ей.
Такое ощущение возникает под обжигающими струями ледяного душа: сначала скорчишься, замрешь, но тут же выпрямишь плечи и зажмуришь глаза, наслаждаясь тем, как бодростью наполняется тело.
Она поглядела на него с мягким укором. Попросила:
— Давай лучше о другом… О дынях.
7
Светлана не могла и предположить, что так взволнует ее этот разговор.
Оставшись одна, долго еще ходила по комнате: на месте не сиделось. И руки почему-то вдруг стали настойчиво искать дела. Оправили скатерть на столе. Выровняли на полке корешки книг. Вазу зеленого стекла (ту, в которой елка зимой стояла) перенесли с тумбочки на подоконник, а с подоконника — опять на тумбочку.
Было уже не до сна.
Просто беда, если какой-нибудь замысел явится не среди бела дня, а на самом пороге ночи. Тогда уже не отвязаться от раздумий. Мысль работает лихорадочно и остро. Она подгоняет пульс, а тот в свою очередь торопит мысль. И уже нет возможности ни успокоиться, ни заснуть, пока не наступит полное изнеможение.
Это просто беда, если нa ночь глядя вот такое придет на ум…
Светлана решила идти в контору.
От дома до конторы — полчаса ходьбы. Дорога прямая, стрелой. Как посмотрел когдатошний строитель в окуляр теодолита — так она и легла, просека, сквозь тайгу.
Еловая глухая чащоба громоздилась обок дороги. Но даже эта чащоба выглядела сквозной и пустынной в сумеречном свете июньской ночи.
Белой ночи…
Эта ночь кажется выдумкой. Ее свет так же необычен и тревожен, как бывает необычной и тревожной внезапная мгла на земле при затмении солнца.
Июньская ночь напоена светом и холодом.
Светлана Панышко шагала быстро, ежась от ночной свежести, зябко сведя рукава пальто. И все время, пока она шла, ей был виден дальний электрический огонек в самом конце просеки: светилось окошко конторы нефтепромысла. Порой свет, мигнув, гас. Но ненадолго. Тотчас зажигался огонек рядом, в соседнем окошке.
Это тетя Нися поочередно убирала комнаты. Она состояла при конторе уборщицей на полставке и сторожихой на полставке. Получалась, таким образом, для тети Ниси полная ставка, и контора в ночное время не оставалась без присмотра.
— Не спится? — посочувствовала тетя Нися, отворив Светлане входную дверь. — Не спится, конечно. Это я тебя понимаю, Светлана Ивановна.
Она проводила Светлану до самого кабинета, зажгла там свет. Подышав на квадратное стекло, которым был накрыт письменный стол, еще раз, до писка, протерла его сухой тряпкой. Телефон, чернильницу…
— Уж, конечно, — продолжала она беседу со Светланой. (Или, может быть, и до ее прихода вела тетя Нися эту интересную беседу, сама с собой?) — Такое хозяйство доверили женщине! Мужик вон и тот не справился. А уж на что здоровый был: за день стол пузом сдвигал — каждый раз приходилось мне его на место вертать… Ну да ничего. Если по правде говорить, то мы, бабы, порядок лучше соблюдать можем. Во всяком деле — аккуратней…
— Тетя Нися, вы покамест другие комнаты убирайте, — попросила Светлана. — А я, здесь часок поработаю.
— Ну-ну, мешать не стану.
Светлана развернула на столе шелестящую кальку. Схему Унь-Ягинского месторождения.
Знакомые очертания нефтеносной площади. Это площадь похожа на ущербный месяц. На рыбацкий челн, когда он боком лежит на песке. И еще — на бобовый стручок. Внутри стручка — россыпь черных зерен. Кое-где зерна собрались в горстки, а в иных местах они одиноки, сиротливы. Каждое из зерен — скважина. Возле каждой скважины тушью обозначен номер.
«Где же?..»
Сощурясь — не от близорукости, а от внимания, Светлана постаралась охватить взглядом всю площадь, еще раз проследить ее изгиб, еще раз понять застывшее движение пластов.
Рука нащупала линейку, подняла ее, подержала на весу и осторожно, медленно опустила на кальку, ребром отсекая восточное крыло. «Здесь…» Именно на этой линии должны быть расположены скважины, которые придется ставить под инжекцию — закачку воды.
Чуть отклонив линейку, Светлана стала записывать номера скважин, оказавшихся под ребром: «Семьдесят шестая… Семьдесят шестая „А“… Восемьдесят четвертая… Девяносто вторая… Девяносто девятая…»
Девяносто девятая?.. Рука тотчас, будто ожегшись, отдернула линейку от бумаги.
Да, именно девяносто девятая скважина оказалась на линии, намеченной ею. Девяносто девятая… Та самая чудо-скважина, о которой с восторгом говорил Антонюк: «Двадцать восемь тонн в сутки! При плане — шесть…» — «А кто там оператором, на девяносто девятой?» — «Как кто? Горелова, Анна Ильинична…»
Светлана швырнула линейку, откинулась к спинке стула. Горелова. Опять Горелова… Но разве в этом дело? Конечно, не в этом. Дело в том, что девяносто девятая скважина дает сейчас самый высокий дебит на промысле. Она покрывает недобор нефти по другим скважинам. На нее — вся надежда… Использовать эту скважину для закачки воды было бы слишком серьезным риском.
И вообще, пожалуй, она не с того начала. Сначала следовало отобрать скважины с наибольшей приемистостью — те, которые могут поглотить максимальное количество воды. Нужно, чтобы в районе этих скважин пласт обладал достаточной пористостью. Иначе скважина захлебнется и выплеснет воду обратно.
Именно с этого ей следовало начать! А не щуриться на карту генеральским оком…
Светлана фыркнула, адресуясь к самой себе. Потом отперла сейф и вынула оттуда пачку разграфленных карточек. Это были каротажные диаграммы — данные испытания скважин. Бумага их пожелтела от времени, линии были нанесены от руки, цветными карандашами: большинство унь-ягинских скважин бурилось еще в годы войны, в первые послевоенные годы. Тогда еще не было на промысле автоматических приборов-потенциометров, которые, деловито и сухо пощелкивая, вычерчивают топкие зигзаги…
Зигзаги. Острия их выпячиваются то ближе, то дальше, то вправо, то влево. Метр за метром — красноречивее и точнее всяких слов — рассказывают они о строении глубинных пластов. Пористые породы. Подземная трещина. Глухой монолит.
Зигзаг вправо. Зигзаг влево… Но Светлане не нравятся эти зигзаги. Они коротки, мелки, невыразительны. И она, развернув веером листки диаграмм, как игральные карты, отбрасывает с пренебрежением всякую разномастную мелочь, старается отыскать «пики» — настоящие козыри…
Да, вот эта диаграмма ей уже нравится больше. Кажется, это подойдет! Скважина № 73. Отложим
