наблюдений и тяжелой работы нам удалось загарпунить шестерых тюленей. Взяв только шкуры и жир, мы оставили туши медведям, чтобы те получили свою долю. Мы не охотились совместно с медведями, по крайней мере сознательно.
В странствиях по тамошним охотничьим угодьям мы имели возможность наблюдать за животными с самого близкого расстояния, и как раз в это время я пришел к некоторым выводам о преобладающей окраске наших соседей в этой полярной пустыне.
Арктические животные приобретают окраску в соответствии с нуждами теплообмена их организма. Преобладает белый цвет, потому что светлая окраска обеспечивает минимальную утечку тепла из организма. Очевидно, важнее обеспечить сохранность тепла в теле животного, чем собрать его от слабых солнечных лучей. Обесцвечивание мехового одеяния становится необходимым зимой, когда температура воздуха на 150° ниже температуры тела. Летом при постоянном солнечном освещении у животных появляется тенденция к накоплению тепла.
Сравнительные свойства светлых или темных тонов легко продемонстрировать следующим образом: если поместить кусочки белой и черной ткани на снежную поверхность так, чтобы они располагались под прямым углом к солнечным лучам, и через несколько часов убрать их, то окажется, что под черной тканью снег заметно подтаял, в то время как под белой остался почти без изменений.
Природа пользуется этим законом физики для того, чтобы облегчить тяжелую участь своих созданий, которые сражаются с непогодой в снежном царстве. Законы защитной окраски, которые диктуются правилами естественного отбора, здесь не действуют из-за жизненной необходимости экономить тепло организма. Если перейти к исследованию проблемы пигментации, то с точки зрения экономии телесного тепла наши расчеты облегчаются. Сервах — разновидность кайры, которая летом черна, как ворон, становится совершенно белой зимой. Полярная куропатка, которая зимой светится словно жемчужина, летом будто подергивается янтарем. Заяц летом слегка серый, однако зимой становится белым как снег, под которым он отыскивает себе пищу и укрытие.
Белый песец летом серый; голубой песец темнеет по мере появления солнца над горизонтом, в то время как его подшерсток светлеет с усилением холодов. Карибу окрашен в темно-коричневый цвет, когда он пасется на мшистых лугах, и становится почти белым, как только выпадет первый снег. Полярный медведь, белый настолько, насколько природа в состоянии сделать его белым (его мех словно испачкан ворванью), купается в лучах полуночного солнца в одеянии, напоминающем золото. Мускусный бык меняет свой темный подшерсток на мех более светлого оттенка. Воронзимой надевает белое нижнее платье. Лемминг, серый летом, в зимнее время выцветает до сероватой синевы. Так законы естественного отбора сочетаются с экономией тепла.
В то время как мы готовились к наступлению зимы, подыскивая животных с пушистым мехом, погода сделала нашу задачу невероятно тяжелой. По мере опускания солнца за горизонт штормы словно от злобы доводили море до белого каления и накрывали землю ледяными тучами. Природа снова наложила печать печали на жизнь в Арктике. Радость солнечного освещения была словно изгнана с небес, и наступление ночной темноты ознаменовалось началом борьбы стихий. Все враждебные нам силы природы теперь словно сорвались с цепи, чтобы истратить свой запас энергии.
В краткие периоды благословенного затишья мы отправлялись к дальним лощинам на поиски мелких животных. Эта мертвая тишина гармонировала с нашим одиночеством. Когда море утихомирилось в железных тисках мороза, когда сама жизнь искала укрытия под наметенными снегами, ветры, все более свирепея, с сумасшедшими воплями нападали на помертвевший, замерзший мир. Грохот стихий сотрясал даже скалы, на которых мы искали забвения. Затем снова наступил период краткого, странного затишья. Все вокруг было мертво, солнце уже не сверкало, все живые создания этой пустоши присмирели. Мы были одни в необъятном, белом, мертвом просторе.
28 Сто ночей в подземном логове
Жизнь по подобию людей каменного века. Отчаяние долгой ночи на мысе Спарбо. Подготовка снаряжения. Восход солнца И февраля 1909 года
Наступающая ночь медленно скрепляла своей печатью поле нашей деятельности. В первых числах августа солнце нырнуло за ледяные контуры Северного Линкольна, [165] и ледяной покров пролива Джонс начал расширяться. Теплые солнечные лучи растворились в вечной морозной дымке. Воздух как бы сгустился. Земля потемнела. Дни стали короче. Ночи удлинились. Полярная ночь и холода шли словно рука об руку.
В конце сентября ночи настолько потемнели, что было уже невозможно ночевать на открытом воздухе из-за бродивших вокруг не в меру любопытных медведей. Вскоре штормы тоже усилились и лишили нас радости видеть над головой яркие краски. Теперь мы были вынуждены отступить в наше подземное жилище.
Мы стали привыкать к нашему логову с покорностью дикого зверя. Свыше семи месяцев мы бродили по обширным ледяным равнинам, почти каждый день разбивая лагерь на новом месте. Мы привыкли к бродячей жизни медведей, однако в нас так и не выработалась их инстинктивная привычка к зимней спячке. Мы были озабочены тем, как продолжить наше необычное существование. В октябре выпуклая поверхность моря укрылась снежным одеялом, а ломаные контуры земли на востоке чуть светились. День умирал, но на фоне неба природа даже в агонии продемонстрировала некоторые из своих самых привлекательных картин. Расцвеченный силуэт земного шара был, может быть, самым привлекательным явлением. Действительно, это была тень, отбрасываемая землей в космическое пространство. Отраженная, преломленная и поляризованная солнечным светом тень Земли горящими красками обозначалась контуром на фоне неба. Аналогичное явление можно наблюдать и в других районах земного шара, но только в полярной области с ее хрустально-чистым воздухом и зеркальными поверхностями оно особенно впечатляет.
Мы наблюдали за этим явлением с идеального места. Сверкающее море с ровной линией горизонта раскинулось к востоку и западу. Погода была спокойной, небо — ясным, и когда солнце погружалось в море, небо над ним вспыхивало оранжевыми и золотыми красками. Они постоянно бледнели, и тогда над противоположной аркой горизонта возникало слабое свечение с темно-багровым пятном над ним. По мере опускания солнца арка поднималась в небе. Багровая краска распространялась за пределы поляризованной дуги. Постепенно небо до самого зенита подернулось глубоким пурпурно-синим тоном, в то время как ореол земного шара медленно растворялся словно в собственной тени.
Расцвеченная поверхность земли, как будто намалеванная на небесном экране, производила чарующее впечатление. В конце октября разбушевавшиеся стихии, особенно штормы, словно знавшие о заходе солнца, начали перекрывать небо мраком. К этому времени мы были рады тому, что можем заползти в наше логово и там дожидаться окончательного убывания дня.
В течение полярной ночи, которая вот-вот должна была вступить в свои права, еще будут спокойные дни, когда мы сможем забыться в безмятежном сне. Медведи, которые постоянно угрожали нашему существованию, теперь из-за придуманного нами устройства держались в стороне. У нас было достаточно мяса и топлива на зиму и не было ничего такого, что могло бы вывести нас из равновесия или просто обеспокоить, однако наступление долгой ночи накладывает свою мрачную печать на всю жизнь в Арктике. В начале ноября штормы стихли, и довольно надолго, словно для того, чтобы мы могли полюбоваться в последний раз феерическим зрелищем. 3 ноября солнце встало в великолепном сиянии, некоторое время повисело в воздухе, а затем нырнуло за южные утесы. Ему не суждено было подняться вплоть до 11 февраля следующего года. Мы были приговорены к зимовке в нашем подземном логове по крайней мере на сто суток, прежде чем рассвет возвестит о приходе нового дня.
Сутки текли своим чередом. В гигиенических целях мы старались придерживаться обычного распорядка дня. Полдень теперь походил на сумерки, на небе были видны звезды и луна. Обычные признаки разделения времени, исчезли. Все обратилось в ночь, в нескончаемую темноту, будь то полночь, полдень, утро или вечер. Мы «стояли» шестичасовые вахты, чтобы поддерживать огонь, отгонять медведей и не терять жизнеспособности в этой словно опустевшей жизни. Мы знали, что нас считали погибшими. Едва ли наши друзья в Гренландии верили, что нам повезло, что после длинной цепи страданий нам улыбнулась
