лишнего придумывать не надо, да и подозрений никаких. Мне лишь бы добраться до метро. Но до него четыре с лишним квартала. А после метро еще несколько кварталов — и их отделение. Самое тяжелое — путь от метро. Это-то и беспокоит меня больше всего.
Знаю одного парня, так он маскируется под белого посыльного, надевает белые латексные перчатки, огромную, с широкими полями, ковбойскую шляпу и размазывает по лицу мазь из окиси цинка. Это довольно хорошо его спасает, однако даже здесь, в Манхэттене, на него косо поглядывают. Я же пользуюсь специальной защитной маской, она спасает меня от ультрафиолетовых лучей.
Я натягиваю ботинки, мешковатые брюки, рубашку и верхнюю куртку. Головной убор всегда доставляет мне массу неприятностей, так что каждый раз мне приходится учиться заново его напяливать.
Разобравшись с основной экипировкой, я натягиваю белые хлопковые перчатки, наношу защитный крем на лицо, затем надеваю тонкую маску и очки поверх нее и отправляюсь в путь. Конечно, такого субъекта, каким я являюсь сегодня, пропустить трудно: на меня непрестанно оглядываются. Но какого черта! Им же не видать моего лица. Так что это меня совсем не беспокоит. Что же меня на самом деле занимает, так это как можно скорее добраться до пересечения Первой и Четырнадцатой. Ведь даже с таким тщательно продуманным и, казалось бы, на сто процентов эффективным снаряжением — белый цвет прекрасно отражает солнечные лучи, да и идти тут сравнительно недолго, всего каких-то четыре квартала, — кожа на всем моем теле нестерпимо горит, словно меня заперли в сверхмощном солярии. Это выводит меня из себя еще больше, чем раны, полученные вчера ночью и уже успевшие затянуться. Вчера они немного саднили, приятного, конечно, было мало, но боль уже почти прошла.
А эти чертовы сегодняшние ожоги еще не затянутся дня три-четыре. А если очки слетят или каким- либо другим образом оголится участок моей кожи? Во что превратят ее прямые солнечные лучи? Нет, этого не должно произойти. Этого не произойдет, я буду предельно осторожен.
Я стремительно пробираюсь по раскаленной улице, лавируя между прохожими, и всеми силами стараюсь представить себе увлажняющий алоэ и ледяную ванну, в то время как кожа у меня покрывается все новыми и новыми волдырями, а глаза, скрытые солнечными очками, горят и слезятся. Наконец, добегаю до метро и с облегчением несусь вниз, в душную, но темную подземку.
Эти парни в департаменте что-то совсем мудрят. Мы прекрасно могли поговорить и по телефону. На худой конец, они могли дождаться темноты и встретиться со мной. Но, видать, они хотят, чтобы я немного поджарился на этом солнцепеке. Так, понятно. Они хотят проучить меня: я ведь здорово облажался прошлой ночью. Ну и черт с ними. Хотя нет. Они не такие мелочные придурки. Это все оттого, что я до сих пор не присоединился к их Коалиции. Буду откровенным: не присоединился я по причине подобного дерьма. Как они себя ведут! Но я на самом деле облажался, и кто-то в отделе хочет со мной об этом поговорить. Так что я готов немного пожариться на чертовом солнцепеке, лишь бы им доставить удовольствие, а себе сохранить жизнь. Не хочу умирать. Ах, черт, вот опять! Я уже мертв.
Департамент располагается в здании номер восемьдесят пять прямо между Мэдисон и Пятой. Да, неплохая здесь недвижимость. Я даже сказал бы — роскошная. Я уже совсем близко: только за угол свернуть, сразу окажешься на пересечении Гугенхайм и Мэт. Адрес, по которому располагается их офис, говорит сам за себя: это люди старой закалки, консервативны, богаты, влиятельны, могущественны и напрочь лишены всякого чувства юмора. Три ступени вверх — и я у парадных дверей. Нажимаю на латунную кнопку звонка, находящуюся прямо по соседству с камерой внешнего видеонаблюдения.
— Назовите себя.
— Питт.
— Как?
— Джо Питт. Мне назначено.
Пауза. Я стараюсь скрыться от палящего солнца в жалкой узкой тени, отбрасываемой косяком парадных дверей.
— Покажите свое лицо. Мне нужно удостовериться, что это вы, мистер Питт.
— Вы что, издеваетесь?
— Это меры предосторожности.
Ну и придурки. Им-то солнце приносит лишь радость. Побывали бы они на моем месте. Делать нечего: поднимаю куртку за полу и натягиваю на голову, затем свободной рукой быстро сдвигаю маску. Чувствую, как пробившийся солнечный луч жестоко обжигает щеку и подбородок. Следующие несколько дней я буду выглядеть так, словно с меня живьем содрали кожу.
— Благодарю вас, мистер Питт.
Слышно, как щелкает автоматический засов на дверях, я открываю их и оказываюсь в фойе. Внутренняя отделка впечатляет: повсюду дорогое массивное дерево и приглушенные цвета.
Идиот, который заставил меня смертельно рисковать под лучами солнца, сидит за пультом охраны. Будь я проклят, ну и громила же он. Похоже, в спортзале не дает покоя ни одному тренажеру. Только со мной я не пожелал бы никому шутки шутить. Он выходит из-за пульта и нависает надо мной.
— Простите за беспокойство, мистер Питт. Можете снять маскировочные вещи и оставить их мне.
Стягиваю куртку и снимаю головной убор. Он размещает их на настенных крючках позади себя. Тем временем я рассматриваю себя в зеркало у входных дверей. Да, да. Представьте себе, я могу видеть себя в зеркало. Большое ли дело. Кожа на лице розоватая, и только на щеке и подбородке она уже красновато- бурая, а все оттого, что этот идиот заставил меня снять маску. Как пить дать, вижу уже, что она постепенно белеет, отмирая и шелушась. Чертовски больно. А этот стероидный боров вновь нависает надо мной, заглядывая в лицо.
— Если хотите, пожалуй, могу поискать что-нибудь для ваших ожогов. Как-нибудь мазь или еще что.
Я молча на него уставился.
— Где тот парень, вместо которого вы теперь работаете? Что с ним случилось?
— Простите? Не понимаю, о чем вы?
— Он знал меня, и ему не нужно было видеть мое лицо в доказательство.
— Ах, этот…
Гигант возвращается на свое место за пультом, и теперь его глаза находятся на уровне моих.
— А его убрали.
Ни доли преувеличения, заметьте. Он не ушел на пенсию и не был переведен в другое отделение. От него на самом деле избавились. Он облажался так, что им пришлось вывезти его куда-нибудь за город, пригвоздить руки и ноги к земле и оставить жариться на солнцепеке. Так он и умер от прогрессирующего рака кожи, который не редок в здешних краях даже среди смертных, если вовремя не принять меры. Откуда я знаю, что так оно и было? Я же сказал в самом начале: эти люди консерваторы, и с чувством юмора у них явно не все в порядке. Они всегда так поступают, когда кто-то вдруг облажался.
— Жаль. Он вроде был ничего.
Горилла в упор глядит на меня.
— Как на счет моей встречи?
Мое время не резиновое, а сегодня замечательный день, мне еще многое надо успеть, пока не село это чертово солнце.
Охранник снимает трубку и нажимает на какую-то кнопку.
— Он здесь. Да, я все сделал. Спасибо, сэр.
Он кладет трубку и указывает мне на дверь прямо через фойе.
— Подниметесь по лестнице и свернете направо.
— Спасибо.
С этими словами он нажимает кнопку у себя на пульте: щелчок — и дверь распахивается. Я медлю в дверях и оборачиваюсь к охраннику.
— Кстати, кто сегодня пожелал со мной встретиться, если не секрет?
— С вами будет говорить мистер Предо, мистер Питт. Просто вверх по лестнице и направо.
— Я понял, спасибо.
Переступаю через порог и жду, пока дверь затворится за мной. Декстер Предо. Вот дерьмо. Предо —
