— Что же это?
Я кивнул на восток.
— Произведение искусства. Или, точнее, фрагмент произведения искусства.
Тидзу отложила ватную палочку и пальцами в белых перчатках пригласила меня объяснить подробнее.
Я закрыл глаза.
— В сентябре 2007 года в арсенале Седьмого полка в Нью-Йорке дюжина профессиональных мотоциклистов под предводительством Винка-1100[8] расчертили тормозными полосами плоскость выкрашенной черной краской фанеры размером 22 на 38 метров. Черная краска под их колесами стерлась, и из-под нее проявился слой ярко-оранжевой краски в виде линий и загогулин.
Носком ботинка я прочертил длинную арку на блестящем полу.
— В целом это была задумка Аарона Янга, который позднее руководил процессом, когда мистер Винк- 1100 самостоятельно украшал это произведение завитками, а также неясно читаемой подписью «А.Я.07».
Я нарисовал ногой загогулину.
— По завершении эту массивную работу должны были разрезать на фрагменты разной величины от довольно мелких, которые можно повесить на стену, до крупных, размером с рекламный щит. Однако случился пожар, который уничтожил практически всю поверхность, оставив кое-что лишь по углам и краям, которые удалось восстановить. Работу тут же признали выдающимся коллекционным предметом, и ее фрагменты расхватали разные магнаты недвижимости, инвестиционные банкиры, рок-звезды и наследники миллионеров в третьем поколении. Неудивительно, что самыми вожделенными фрагментами были те, которые подписал огонь.
Я открыл глаза.
— Один из этих фрагментов поступил в продажу.
Она стащила с левой руки сшитую на заказ четырехпалую перчатку. Пятый палец на всех ее левых перчатках стал лишним еще в далеком прошлом, когда она решила что-то кому-то доказать и отрубила себе мизинец.
Перчатку она отложила в сторону.
— Звучит чудовищно.
Я кивнул:
— Со всей определенностью. Абсолютно.
Она стащила другую перчатку, с традиционным количеством пальцев.
— И цена вам не по карману?
Я покачал головой:
— Дело не в этом. Однако не думайте, что она не высока. Но нет, мне от вас нужен не сам фрагмент.
Я повернулся и посмотрел на юг, где в особенно ясную ночь когда-то можно было увидеть плавно вращающиеся точки света — неторопливые мошки плотного воздушного движения над лос-анджелесским аэропортом.
— Я добиваюсь довольно хороших результатов на местном уровне, но безопасная доставка через всю страну — в лучшем случае операция с сомнительным исходом и убийственно дорогая. — Я снова повернулся к ней. — Я более чем способен понести все расходы, но в таком случае я не желаю доверяться ни одной транспортной службе, кроме самой надежной.
Большой палец на ее левой руке согнулся и через ладонь потер бугорок шрама, где когда-то был ее мизинец. Жест, по всем признакам автоматический, но все-таки, я не сомневался, изначально усвоенный для того, чтобы нервировать. Однако в сферах власти и влияния, где она вращалась теперь, едва ли очень многих могла обескуражить перспектива самоувечья. Мне представилось, что свойственная движению рассчитанная отстраненность использовалась так долго, что эволюционировала и стала обладать той спонтанностью, к которой когда-то только стремилась.
Наблюдение, которое могло привести к моему убийству, если бы я посмел его озвучить. Тидзу не хотела, чтобы кто-то лез в ее психику. Это подразумевало интерес влезающего к тому, почему и зачем она что-то делает. Интерес, который нельзя было счесть полезным. Для заинтересованной стороны.
Она перестала тереть шрам.
— Вы бы хотели получить доступ к моей инфраструктуре.
Если бы мог, я бы поднял руку отрицающим жестом.
— Я хотел бы сделать заказ на доставку. И попросить вас лично проконтролировать выполнение заказа.
Она встала с грацией, как будто от потолка к ее макушке была протянута нить, которая плавно потянула ее вверх и поставила на босые ноги.
— На доставку вашей чудовищной картины?
Я снова посмотрел на окна, на этот раз выходящие на север, там в сгустившихся сумерках пылало неугасимое зарево лесных пожаров над границей Санта-Моники.
— Ей суждено войти в мою апокалиптическую коллекцию.
Она обошла стол, ежик на ее макушке был не выше моего плеча.
— Глядя на этот вид, я не вижу необходимости в такой коллекции.
Я пожал плечами, беспомощный против одного из моих влечений.
— Я не могу не думать, что в ее создании неоспоримо проявился признак близкого конца. Даже если этого не увидели.
Она встала у окна.
— У него есть имя, у этого предвестника?
Я улыбнулся ее отражению.
— «Поздравительная открытка».
Ее губы дернулись и растянулись в улыбку, которую она позволила себе.
— Да. Я могу понять, чем она привлекает.
Я подошел к ней.
— Я так и думал, что вы поймете.
Я смотрел на ее профиль, восхищаясь гладкостью ее лица, более заметной в контрасте с седыми волосами, гладкостью, которая свидетельствовала о долгой бесстрастной жизни; отсутствие морщин говорило, как скрывалась досада, подавлялся смех, разглаживались нахмуренные брови, распрямлялись поджатые губы.
Вызвать улыбку на этом лице было очень приятно.
Поэтому я благодарно склонил голову.
— А вам, леди Тидзу, что вам нужно найти?
Улыбка пропала, и она подняла на меня глаза.
— Какого вы мнения об этих анахронизмах? — Она обернулась к стене с устаревшими машинками. — О моей коллекции.
Я почувствовал пульсацию в толстом комке багровой рубцовой ткани у меня за ухом. Под ним уже несколько десятков лет сидел осколок шрапнели, напоминавший мне о своем присутствии, когда приближались нетипичные изменения в атмосфере.
Я сжал губы.
— Некоторые очень красивы. Другие нет. Меня восхищает полнота коллекции. То, что ни одна машина не кажется более значительной, чем остальные. То, что они расставлены явно с какой-то задумкой. Каков бы ни был принцип, его сразу не видно. Это не эпоха, не страна производства, не цвет, не технические характеристики, не размер, не состояние. Все эти качества распределены произвольно, но не всегда равномерно. Безусловно, там есть равновесие. И порядок. Меня не привлекают эти вещи, но я понимаю потребность иметь такую коллекцию. И я восхищаюсь ею.
Она посмотрела в ночь.
— Пишущие машинки, вокруг которых располагаются остальные, те отличительные признаки, на
