вытекает из его переписки с королем франков, даже не упомянул сам факт состоявшегося собора.
Видимо, благодаря своим отличным связям с церковными кругами по другую сторону Альп Карл был неплохо информирован обо всем происходящем. Поэтому он решил бросить вызов этому греческому собору или даже псевдособору, который ошибочно назвали седьмым. Разве могло это собрание на Босфоре считаться всеобщим, если оно не принимало во внимание мощь 3апада и его богословие? По примеру византийского императора Карл собрал собственный собор и со своего трона стал на нем председательствовать. Все происходившее и чисто психологически следует квалифицировать как весьма значительный шаг на пути к обладанию императорским титулом, поскольку соперничество с Восточным Римом в обновленном политическом союзе с папством получало зримое выражение и в официальном титуловании.
О чем же, по сути дела, шла речь в этом богословском и одновременно политическом споре, приведшем к длительному отчуждению между Востоком и Западом и обернувшемся церковным расколом, существующим до сих пор[55]? Спор между почитателями икон (Ikonodulen) и иконоборцами (Ikonoklasten) является продолжением диспута о разграничении Ветхозаветной церкви и иудейства, а впоследствии и ислама. Причем греческая философия и взгляд на искусство привнесли в этот спор свою специфическую тональность. Сторонники поклонения иконам и их противники занимали непримиримую позицию по вопросу, на который, если делать акцент на происхождение — Бог создал челове-по своему подобию — и на запрет в Десяти Заповедях, соответственно можно ответить по- разному. Далее противостояние разгорелось вокруг сложной проблемы: претендуют ли иконы только на часть святости изображаемого или они всего лишь знак, указывающий на нечто, заслуживающее почитания или поклонения? С этим спором переплелась христологическая проблема обеих сущностей Христа, из которых одна — человеческая — получила художественное воплощение, что опять-таки указывало на нссто-рианскую ересь. Следовательно, имеется внутренняя взаимосвязь между спором об иконах и адоптианством.
Если иудеи отвергали произведения пластики и образные изображения как образцы идолопоклонства (примером тому может служить поклонение золотому тельцу), то ислам отказывался даже от изображения зверей, ограничиваясь лишь образцами флоры. С одной стороны, христианство, находясь в русле греко- римской культуры, без сопротивления воспринимало изображение ликов. Но с другой — в процессе своей экспансии оно было вынуждено бороться с так называемым идолопоклонством, которое не в последнюю очередь опиралось на культовые фигуры. Для самих франков, эта проблема в основном носила теоретический характер, поскольку портретные изображения они заимствовали главным образом с римских мозаик, фресок позднеантичных храмов (Равенна) или с саркофагов. Оригинальными образцами франки просто не обладали.
В Константинополе в VIII веке культ священных для поклонения изображений пережил серьезный кризис при императорах Исаврийской (Сирийской) династии Льве III и Константине V. Лев видел в божественном гневе из-за культа иконопоклонения подлинную причину землетрясения 726 года и осады Никеи арабами в следующем году. В 730 году этот культ впервые оказался под запретом. Его цель заключалась в том, чтобы вызвать всеобщий катарсис и обосновать необходимость нового союза Бога с его народом. Преемник Льва Константин, который выражал собственную точку зрения по данному вопросу, с помощью постулированного Вселенского собора повелел запретить все художественно-религиозные изображения за исключением креста Иисусова как знака избавления. Эта жесткая позиция вызвала сопротивление восточных патриархатов; Римский собор 769 года в присутствии франкских эмиссаров также осудил решение Никейского собора. Политическое отчуждение между Римом и Византией под воздействием этого противоречия еще больше усугубилось. Впрочем, еще в 767 году византийские представители приняли участие в организованном франками коллоквиуме в Жаитийе и вели дискуссию об изображениях святых.
Политический поворот, наметившийся при императрице Ирине и ее сыне Константине VI в результате сближения с партией иконопочитателей и одновременно с Римом, был определен решениями Никейского собора, в котором принимали участие также папские легаты. Этот поворот стали называть «подлинной революцией» (veritable revolution). Хотя догматические принципы Никейского собора проводили грань между почитанием Бога и Троицы (latreia) и почитанием икон (рroskynesis), проявившимся в целовании и коленопреклонении, но неизвестный на Западе, особенно к северу от Альп, церемониал вызывал неловкость и богословскую озабоченность. Культ икон в его дифференцированной форме в любом случае оставался обязательной составной частью правоверности на Востоке после 787 года. Кто этому противился, тому грозило отлучение от церкви. Таким образом, оппозиция, проявившаяся на Франкфуртском соборе, основывается не только на антигреческих настроениях или даже на убогом переводе соборных документов, которые в более позднем издании составили не менее 700 колонок. Судя по всему, отвергнутая франкским двором версия культа икон с распространенным смешением «поклонения» и «почитания» ни в коей мере не соответствовала фактическим решениям собора, а оказалась сфальсифицированной сокращенной версией последних.
Хотя папа Адриан I, на взгляд Римской церкви, имел определенные возражения против принятых решений в контексте церковного единства и в ожидании последних благосклонных шагов со стороны Византии в связи с собственными юрисдикционными и территориальными притязаниями, в общем он признал значимость Никейского собора. Что касается богословской дискуссии с королем франков и его духовными советниками, дело до этого по воле папы пока не дошло.
Примерно в 790 году королевский двор получил латинский перевод соборных актов. Судя по всему, речь идет о копии перевода, который тогда Адриан I благословил сделать для архива собора Апостола Петра. Правда, эти архивные материалы не сохранились, так как в IX веке Анастасий Библиотекарь выполнил новый, видимо, более тщательный перевод. Хотя обычно хорошо информированные Йоркские хроники в отношении 792 года сообщают, что соборные акты в переводе были переправлены из Константинополя Карлу, свидетельство римского источника представляется более весомым, учитывая, что после расторгнутой по: молвки в отношениях Византии с Карлом никаких контактов не наблюдалось. Кроме того, работа придворных ученых Карла над указанным текстом, по-видимому, началась задолго до 792 года.
В 790 году был отмечен звездный час франкского богослова, «испанца» или вестгота, Теодульфа Орлеанского, которому при написании Libri Carolini, а именно последней его части, предположительно ассистировал Алкуин. Это обширное произведение посвящается исключительно опровержению греческого собора и его положений о культе икон, которые были разоблачены как ересь на основании обильного цитирования Священного Писания и отцов церкви. Данный действительно уникальный источник находится в Ватиканской библиотеке, правда, отсутствует его четвертая и заключительная часть. Это написанный от руки чистовой экземпляр Теодульфа, в языковом отношении несколько сглаженный. Данный автограф лишь в XVI веке попал из Германии в папскую библиотеку. Это, по-видимому, был проект или черновик единственной, но зато полной, без изъятий, копии, которую распорядился изготовить компетентный и в церковно-правовых вопросах особенно заинтересованный архиепископ Хинкмар Реймский примерно в 850 году. Вторая копия дошла до нашего времени из монастыря Корби.
Пометки на полях в стиле древнеримской стенографии часто воспроизводят одобрительные замечания типа «хорошо», «лучше всего», «очень хорошо» или «действительно так» читателя или слушателя, каковым, по-видимому, оказывался не кто иной, как сам король франков, который проявлял живейший интерес к этой богословской дискуссии. Подобно тому как король подключился к зачтению письма испанского архиепископа Элипанда, он, по свидетельству Парижского собора 825 года, настаивал на докладе по соборным актам Никейского собора и комментировал его решения. Хотя донесенные преданием пометки на полях не свидетельствуют о богословской глубине комментатора, придется умерить невольно возникающую при этом иронию относительно интеллектуальных всплесков Карла. Кто из его предшественников был бы в состоянии дорасти до такого понимания обсуждаемой проблематики? И как обстояло бы дело с его преемниками, если исключить из этого ряда его сына Людовика, внука Карла Лысого и еще, может быть, Отгона III?
Задолго до появления этого текста Карл посвятил папу Адриана I в усилия своих придворных богословов, с которых он не спускал глаз. Из многообразного материала была сделана «выжимка», содержавшая критическую оценку важнейших документов собора, общезначимость которого и без того была
