Меровинги еще располагали достаточными фискальными средствами и сельскими пфальцами, например, в Париже, Клиши, Понтионе и других опорных пунктах. Не в последнюю очередь под нажимом мажордомов много пожертвований досталось храмам и монастырям, не говоря уже о политическом влиянии королей на решения их мажордомов.
Сознательная перегруженность «угасающей модели» Меровингов содержит, правда, невольные указания на традиционно конститутивные элементы королевского правления, которые не могли быть устранены ни мажордомами, ни князьями при всем их предполагаемом всемогуществе и определялись их собственным властным положением. Так, король — это считалось знаком его влияния — продолжал принимать чужестранных представителей, выслушивал их, давал им прощальные аудиенции, несмотря на обязательный характер соответствующих «установок» его «префекта». Еще в 817 году, когда Людовик Благочестивый своими изначально несостоятельными поспешными действиями по разделу империи попытался подчинить младших братьев старшему Людовику, одна из привилегий императора в отношении его братьев, правивших отдельными территориями, должна была заключаться в праве принимать всех чужестранных посланников и тем самым сосредоточивать в своих руках всю внешнюю политику.
Еще большее значение для структур и форм правления в империи франков имело указание на так называемое народное собрание, то есть на ежегодную встречу с королем высших политических авторитетов — администраторов, церковных деятелей и аристократов. На таких собраниях, впоследствии приобретших черты синодов или же последние были присовокуплены к ассамблеям, особенно когда на обсуждение выносились вопросы церковной жизни, основные действующие лица во главе с королем определяли главные акценты практической политики. Это получало выражение не в последнюю очередь в указах, так называемых капитуляриях, из которых самые значительные сохранились начиная с VII века. Королевское правление в период раннего средневековья и в самый его разгар формировалось под влиянием консенсуса высшей знати, хотя именно эпоха Карла Великого свидетельствует о расширении королевской законодательной и судебной власти в ущерб аристократии и церкви.
Если Эйнхард представляет поздних Меровингов в роли марионеток мажордомов, это никак не затрагивало их функцию как репрезентативной верхушки государства, о чем свидетельствуют королевский титул и председательство в собрании. Оппозиция мощных аристократических фракций, конкурировавших друг с другом за влияние и собственность, сохранила непримиримость и после успешной военной кампании в 687 году в Тертри. Особенно в Нейстрии далеко не все заседания суда заканчивались в пользу новых князей.
Главная проблема свержения старой династии заключалась для мажордомов в несомненной легитимности Меровингов и их харизмы, на которой, в общем, нисколько не сказалась политическая слабость в основном малолетних королей. В королевстве франков задача бывшего герцога, военачальника (dux) сливалась с существованием бывшего «священного» короля (rех). Таким образом получился динамический элемент, привлекавший в ожидании добычи аристократические слои. Он удачно сочетался со статическим началом, гарантировавшим племенному союзу плодородие, обильный урожай и триумф благодаря близости к богам.
Такое положение вещей заставляет и Эйнхарда прийти к осознанию того, что (один из немногих пассажей его стилизованного под античность жития, в котором он подчеркивает политическую роль папства и, следовательно, церкви) прежде всего союз Пипина III, отца Карла, и его брата Карломана с римским понтификом, все возраставшим духовным авторитетом латинского Запада привел к окончательному отстранению старой королевской династии в 751 — м или 754 году.
Насколько мы можем видеть, влиятельные аристократические фамилии не оказали такому развитию событий никакого сопротивления. Живое участие Пипина в этом чрезвычайно существенном процессе Эйнхард расценивает не очень высоко; в его понимании последний из Меровингов — Хильдерик III был смещен по «приказу» папы и заточен в монастырь. Равным образом «авторитетом» преемника апостола Петра Пипин был возведен на королевский трон.
Такой подход сделал возможным нейтрализовать упрек в «ambitio» или «superbia», то есть заносчивости, как порока Люцифера, и смягчить, может быть, даже снять упрек в «революции», ведь эта политическая пертурбация произошла по воле папы, викария Христова.
Однако бросается в глаза, что свои рассуждения в отношении римской причастности к решающим переменам биограф сводит к этому ключевому моменту квазисудебного властного состояния. Ибо не упоминаются ни привлекший всеобщее внимание визит папы в королевство франков в 754 году, в осуществлении которого Карл Великий выполнял важную функцию, ни отмечавшееся выше королевское помазание сыновей Карла Людовика и Пипина на Пасху 781 года в соборе Святого Петра. Исключительно важная коронация на императорский престол на Рождество 800 года вызвала у биографа всего лишь недовольную и к тому же невнятную оценку. Предположительно, Эйнхард мыслил одинаково с покойным Карлом, которого раздражал протокольный ход церемонии, а именно изначальная, определяющая роль папы и римлян как выразителей одобрения явного большинства. Так, впоследствии, видимо, не в последнюю очередь во избежание римско-папского доминирования в 813 году Карл в ахенском соборе сам возложил корону императора на голову своего сына Людовика или побудил его к самокоронации. Наполеон I воспользовался этим прецедентом, когда 2 декабря 1804 года в парижском соборе Нотр-Дам в присутствии папы собственноручно провозгласил себя императором и к тому же возложил корону на голову Жозефины Богарне.
Еще предстоит дать оценку тому, не является ли явная сдержанность, с которой Эйнхард показывает влияние папы на судьбу новой династии, ярким проявлением которого стала коронация нового императора в первый день Рождества 800 года, одновременно косвенным проявлением критики того времени. Ведь власть Людовика Благочестивого начиная с 816 года все больше испытывала на себе церковное воздействие, тем более что папа Стефан IV (V) именно в тот год совершил повторную коронацию в Реймсе с использованием короны Константина Великого. Кроме того, весьма показательно, что наш авторитетный биограф не уделяет особого внимания Карлу как императору. Для него Карл прежде всего король франков, царствование которого зиждется на народно-кооперативных принципах, а не на управлении с элементами сакральной цензуры, то есть «ministerium»[11]с участием высокопоставленного духовенства и подчинением критике со стороны последнего.
Тем не менее с получением папского благословения в пользу пребывания последующих Каролингов на троне был сделан еще один шаг в эпоху раннего и зрелого средневековья. Она определялась характерным и неповторимым симбиозом светской и духовной власти, центр тяжести которой вплоть до заката старой империи в 1806 году определял основные контуры исторического развития в центре Европы. Этому взаимодействию, связывавшему Пипина III с папством, противопоставлялся тот факт, что королевство Меровингов было обязано собственным ресурсам как комбинации из старого королевства, обеспечивавшего призыв ополчения, и военно-политической администрации позднеримского образца (гермейстеры, патриции) и военной экспансии. Эта смесь с помощью понятия «королевское спасение» или «харизма» приобрела ярко выраженное качество, уходящее глубокими корнями в менталитет франков. Поэтому тут действительно потребовался дополнительный компонент помимо аристократии, власти, авторитета, собственности и союзов отрядов, чтобы оттеснить от трона племя «длинноволосых королей».
Опять-таки это качество, так называемый легитимизм, в тогдашней ситуации могла реализовать только церковь, обеспечившая уже в крещении Хлодвига — предположительно в 496 году в Реймсе — примирение оседлых романов с франкскими завоевателями и поселенцами и сумевшая объединить под монашеской рясой святого Мартина и под духовным началом епископа Турского франкские поместные церкви во всех частях империи. Если в конце V века епископу Реймса удалось закрепить узы, связывавшие короля франков с католической церковью, то в середине VIII столетия заслуга в сближении принадлежит патриарху Запада. Преемник апостола Петра и римский понтифик, находясь в напряженном поиске союзников по борьбе со своими противниками — лангобардами, основываясь на учении отца церкви Августина, заявил, что имена и дела согласно порядку вещей призваны соответствовать последним планам спасения. Следовательно, никому не дано быть королем только на основе имени его, ибо прежде всего надобно учитывать дело. Данный принцип впрямую касается и фактического носителя правящей власти, которой прививается соответствующее «звание».
Эта «экспертиза» благодаря папскому благословению стала для Пипина правовым основанием для совершения «государственного переворота». Вскоре он был дополнен иными шагами. Так или иначе следует
