— Ну как можно требовать от Пэтти, чтобы она работала над твоим дурацким словарем, старалась всех поудобнее устроить, была у Майка на побегушках, а заодно и накрывала стол, когда твоя левая нога захочет, о мой повелитель. Джубал, Вонючка никогда не дорастет до священнического сана — он раб не столько Господа, сколько своего желудка.
— Аки аз многогрешный.
— А вы бы, девушки, могли ей и помочь, — заметил Махмуд.
— Наглые инсинуации. Мы и так делаем все, до чего она нас допускает, и тебе это известно. А Тони в жизни не позволит никому хозяйничать на кухне. — Мириам встала. — Пошли, Джубал, посмотрим, что там стряпают. Тони будет бесконечно польщен, если ты посетишь его кухню.
Тони встретил их крайне неприветливо, но тут же расцвел и начал с гордостью демонстрировать Джубалу свое царство — срываясь время от времени на инвективы в адрес мерзавцев, разрушивших «ту, настоящую» кухню. Тем временем большая ложка продолжала сама по себе бороздить просторы миски с соусом для макарон.
Чуть позже Джубал наотрез отказался воссесть во главе обеденного стола и скромно примостился сбоку. Предложенное ему место так и осталось пустым, однако у Джубала было острое ощущение, что там сидит Человек с Марса и что все, кроме него, не чувствуют его, а ясно видят.
А прямо напротив него сидел доктор Нельсон.
— Привет, Свен, — сказал Джубал, неожиданно осознав, что его скорее удивило бы отсутствие Нельсона, чем присутствие.
— Привет, док. Раздели воду.
— Никогда не жаждай. Кем ты здесь? Штатным терапевтом?
— Нет, — качнул головой Нельсон. — Студентом-первокурсником.
— Вот так? И много ты уже выучил?
— Я узнал, что медицина — вещь совершенно излишняя.
— Спросил бы у меня, я бы тебе давно сказал. Вана видишь?
— Он должен появиться сегодня поближе к ночи или завтра утром. Его корабль только-только приземлился.
— Он что, каждый раз сюда приходит? — удивился Джубал.
— Он студент-заочник. Забегает, но не надолго.
— Хорошо, если придет, а то я его уже с год не видел.
За столом царила спокойная, непринужденная атмосфера обеда в большой, дружной семье; люди негромко разговаривали, перебрасывались шутками, однако за их беззаботностью ощущалось то же самое, знакомое уже Джубалу предвкушение, то же самое, но многократно усиленное. В какой-то момент по кругу пустили стакан с водой; когда стакан достиг Джубала, он немного отпил и передал его налево, девушке с округлившимися от благоговения и любопытства глазами, и сказал:
— Я предлагаю тебе воду.
— Я благодарю тебя за воду, о… Джубал, — пролепетала девушка (все предыдущие попытки Джубала разговорить ее ни к чему не привели; трепетное создание не могло выговорить больше двух слов подряд).
Когда стакан обошел полный круг и оказался перед пустым стулом, в нем осталось еще с полдюйма воды. Он поднялся над столом, наклонился, словно выливал куда-то воду, и снова опустился — совершенно пустой. У Джубала мелькнула догадка, что это и есть «Причащение Воды» Внутреннего Храма, возможно — даже в его честь. Однако ритуал — если это был ритуал — не имел ничего общего с вакхическими бдениями, о которых говорил Бен. С чего бы это такая сдержанность? Неужели из уважения к «Отцу»?
Эта ситуация раздражала Джубала, сколько он ни убеждал себя, что нужно радоваться, если его предусмотрительно избавили от необходимости отклонять предложение, которое не понравилось бы ему и полвека назад, такие уж у него вкусы и взгляды.
Но кой черт, что же это получается? «И чтоб никто ни слова о коньках — бабуля старенькая и слабенькая, так что это будет просто невежливо. Хильда, ты предложишь сыграть в домино, и мы все тебя поддержим, бабуля обожает домино. А на коньках мы покатаемся как-нибудь в другой раз, верно, ребята?» — так, что ли?
Ну кому, спрашивается, нужна такая заботливость? Джубал почти предпочел бы покататься на коньках — даже ценою сломанной шейки бедра.
Его отвлек от этих невеселых размышлений сосед справа, молодой парень по имени Сэм.
— Это никак нельзя назвать поражением, — говорил Сэм. — Птенец был давно уже готов вылупиться из яйца, так что теперь мы начнем быстро расширяться. Неприятности у нас, конечно же, будут — ну какое же общество не встанет на защиту своих базовых ценностей? А мы расшатываем буквально все основы, от частной собственности до брака.
— И собственность тоже?
— Собственность в ее существующем виде. До настоящего момента Майк покушался всего лишь на доходы горстки жуликов и шулеров. Но что произойдет, когда появятся сперва тысячи, затем десятки, сотни тысяч и миллионы людей, для которых никакие банковские сейфы не являются преградой, так что одна только самодисциплина сможет помешать им взять все, что их душе угодно? Да, конечно же, эта самодисциплина крепче любых внешних ограничений, но какой банкир сможет это огрокать, пока он сам не пройдет по тернистому пути самопознания и самоконтроля — в конце которого он перестанет быть банкиром? Что случится с биржей, когда появятся люди, знающие заранее, как будет меняться курс ценных бумаг?
— А ты знаешь?
— Нет, — качнул головой Сэм, — я этим не интересуюсь. Но вот Сол, это мой двоюродный брат, он уделяет рынку некоторое гроканье, на пару с Алли. Майк сказал им действовать поосторожнее, никаких огромных барышей, к тому же они используют с десяток фиктивных банковских счетов, но при желании любой из достаточно развитых может заработать сколько угодно и на чем угодно — на недвижимости, на акциях, на скачках, на азартных играх, список почти бесконечный. Нет, деньги и собственность не исчезнут — Майк считает эти концепции весьма полезными, — но они радикально изменятся, и людям придется либо изучать новые правила (нелегким трудом, как это было с нами) — либо выпадать в осадок. Что произойдет с «Лунар Энтерпрайзес», когда транспортная связь с Луна-Сити будет осуществляться посредством телепортации?
— Так что же мне, покупать? Или продавать?
— Спроси у Сола. Он может использовать существующие корпорации в своих целях, а может их обанкротить. Или вообще не трогать их еще столетие-другое. Но ты подумай о любой профессии. Что делать учительнице с ребенком, знающим больше нее? Чем займутся врачи, когда люди перестанут болеть? Что произойдет со швейным производством, когда одежда утратит свою обязательность, когда женщины будут меньше увлекаться нарядами (не думаю, чтобы этот интерес исчез когда-либо полностью) и никто не будет стесняться своей голой задницы? Какие формы примет «фермерская проблема», когда сорняки можно будет просто попросить не слишком разрастаться, а урожай можно будет убирать без помощи техники от «Интернейшнл Харвестер»? Неузнаваемо изменятся все — абсолютно все — сферы человеческой деятельности. Подумаем, к примеру, об одном небольшом изменении, которое сильно затронет и брак — в его теперешнем виде — и собственность. Джубал, ты имеешь хоть какое представление, сколько эта страна тратит в год на мальтузианские снадобья и приспособления?
— Имею, Сэм. Около миллиарда на одни только оральные контрацептивы и еще более полумиллиарда на бесполезные шарлатанские средства.
— Да, конечно, я совсем забыл, что ты медик.
— Только так, между прочим.
— Ну и что произойдет с этой промышленностью — и с визгливыми моралистами — когда женщине будет достаточно просто решить, хочет она зачать или не хочет, когда она приобретет иммунитет ко всем болезням, когда ее не будет волновать мнение людей, не ставших еще такими же, как она, когда она будет отдаваться близкому человеку с самозабвением, какое Клеопатре даже и не снилось, а любой мужчина, вознамерившийся ее изнасиловать, умрет — если она так решит — настолько быстро, что и понять-то ничего не успеет? Когда женщина освободится от страха и вины, обретя взамен неуязвимость? Да чего там
