частные вечеринки для джентльменов — так это называлось. Все как нельзя более пристойно. Адвокаты, журналисты, даже какой-нибудь герцог или член парламента. Само собой подразумевалось, что никакие слухи не просочатся, и тогда, в 70-е, на это можно было рассчитывать. У половины завсегдатаев имелись жены и дети. В прелести своеобразного закрытого мирка Оуэна посвятил старый друг еще школьных лет, Сол Томпсон, и на какое-то время жизнь эта захватила его. Оуэн присматривал себе квартирку в центре Лондона, Сол уговаривал расстаться с пригородом, насладиться всеми городскими удовольствиями.
Но как же Хилари и старый дом? Матери они лишились в детстве и потому были близки гораздо больше, чем обычно случается у брата с сестрой. Нельзя же бросить ее одну в Уимблдоне! Оуэн заранее страдал, представляя себе Хилари в одиночестве, и год от года откладывал переезд.
А потом Сол умер, болезнь сразила его одним из первых. Годом позже скончался Ричард Сталибрасс. Оуэн всегда держался на периферии этого кружка, а вспыхнувшая эпидемия СПИДа и вовсе порвала его связи с миром геев. Теперь он посвящал все свое время компании. Работа доставляла ему удовольствие. Сторонний наблюдатель не понял бы, что Оуэн отнюдь не несчастлив. Что ж, у каждого своя судьба. Не всем удается найти себе пару.
— Оуэн, вино! Ты собираешься открыть бутылку?
А потом он встретил Бена, и все изменилось.
— Что? — переспросил он.
— Вино! Там, на буфете.
Хилари повернула бокал к свету, проверяя, нет ли разводов.
— Пустились во все тяжкие, — прокомментировал он. Сестра промолчала, и Оуэн добавил: — Ты не поверишь, но минут десять назад я похвалил твое платье, а ты даже не услышала. Я его еще не видел. Новенькое?
— Ты не хвалил мое платье, Оуэн. Ты сказал, что я «вырядилась».
Перегнувшись через раковину, она выглянула в кухонное окно. На глазах у брата и сестры еще один лист воскресной «Таймс» спланировал на цветочную клумбу.
— Салатом закусим на свежем воздухе, — предложила Хилари. — Бену захочется, наверное, посмотреть сад.
Стоя в носках перед распахнутой дверью гардероба, Оуэн сдвинул в сторону ряд серых костюмов в тонкую полосочку. А, вот тот зеленый летний блейзер, который он надевал год тому назад, когда компания организовала для партнеров обед на открытом воздухе в Суррее. Стряхнув с плеч пылинки, Оуэн натянул блейзер поверх белой рубашки.
На верхней полке над костюмами лежала шляпа канотье — она-то ему зачем могла понадобиться? — а позади нее, едва заметная снизу — коробка из-под обуви. Оуэн замер, не сводя глаз с коробки. Еще несколько часов, и Бен будет здесь. Первый визит с тех пор, какой уехал в Штаты, пятнадцать лет тому назад. Почему именно сейчас? Этот вопрос не давал Оуану покоя.
— Приезжаю на конференцию, — сказал Бен в четверг, когда Оуэн снял трубку. А мог ведь побывать в Лондоне и уехать, не давая о себе знать.
Эти три дня, каждый.вечер, Оуэн шарил позади шляпы канотье и доставал коробку из-под обуви. Четырнадцать лет она лежала там, и никто к ней не прикасался. Теперь на толстом слое пыли вновь появились отпечатки его пальцев. Мгновение Оуэн прислушивался к шагам Хилари на первом этаже, затем пересек комнату и захлопнул дверь. Примостившись на краешке стула, он снял крышку и развернул верхнее, последнее из четырех писем.
Дорогая Хилари,
Трудно писать, не получив ответа на предыдущие письма. Надеюсь, в скором времени ты откликнешься, а пока я пребываю в смятении. Или ты сочла, что я уехал по собственному желанию, а не потому, что так решил «Глоб», и что я не собираюсь возвращаться? Не знаю, что еще сказать, чтобы тебя разубедить. Я предупредил издателя, что не позднее чем через полгода он должен снова перевести меня в Лондон или я уволюсь. Я веду переговоры с разными людьми в Англии, присматриваю вакансию. Было бы гораздо легче заниматься этим, если б я знал, что во всем этом есть смысл.
Конечно, все началось чуть ли не в последний момент, у нас было мало времени до моего отъезда. Оуэн слишком долго тебя прятал. Но для меня это были самые главные месяцы моей жизни. Я чувствую себя романтическим глупцом, признаваясь, что живу воспоминаниями, но это недалеко от истины. Здесь я не смогу осесть. Я словно на цепи сижу, и все вокруг до отвращения знакомо. Меня так и тянет написать тебе о тех выходных, которые мы проводили вместе, о наших вечерах с тобой, вновь и вновь перебирать эти воспоминания, но такая сентиментальность не в твоем духе. За это я тебя и люблю.
Если все кончено, Бога ради, хотя бы напиши мне об этом.
Оуэн засунул листок обратно в конверт, а конверт — в колобку, лежавшую у него на коленях. В солнечном луче у окна плясали пылинки. Прямоугольник солнечного света полз по полу, подбираясь к красному ворсовому ковру.
Почти всю свою жизнь Оуэн ненавидел воскресенья. Гнетущая тишина, слабые отголоски религиозности. День одиночества. Но в последние годы он избавился и от этого скрытого, невнятного страха. Они с Хилари взяли за правило готовить праздничный завтрак, потом гулять на краю деревни. Зимой оба устраивались с газетами возле камина, а вечером частенько ходили в город в кино. Весной и летом много времени поглощал сад. Нет, они вовсе не были несчастливы.
Из пачки, лежавшей на тумбочке у изголовья, Оуэн достал сигарету, покатал задумчиво между пальцами. Неужели их совместной жизни придет конец? Неужели Бен приехал наконец за ответом?
Он докурил сигарету до самого фильтра. потом убрал коробку из-под обуви на верхнюю полку и захлопнул дверь шкафа. Бен теперь женат, обзавелся двумя детьми. Это он успел сказать по телефону, они и говорили-то всего с минуту. Неужели он до сих пор недоумевает, почему Хилари не написала ему?
За окном сестра убирала чашки с садового столика. Были же за эти годы и другие мужчины, она ходила на свидания. Мистер Креске, отец-одиночка ее ученика из шестого класса, переехавший сюда из Патни. Мистер Гамильтон, преподаватель математики, успел несколько раз сводить Хилари в театр, пока не уехал в свою Шотландию. Оуэн пытался поощрять эти выходы в город и совместные ужины, но интонация сестры ясно давала понять, что речь идет всего лишь об ужине, не более.
Хилари успела переместиться на кухню, наливала воду в вазу с розами,
— Смотрю, ты прибралась в гостевой комнате, — намекнул брат.
Она глядела на него в упор, но не слушала. Сразу видно: пытается что-то сообразить. Была у них такая привычка — в рассеянности таращиться друг на друга, подобно тому, как женатый человек, задумавшись, смотрит на обручальное кольцо.
— Постель. Ты приготовила гостевую постель.
— А, да, — опомнившись, ответила она. — Я подумала, если обед затянется и ему не захочется спешить на поезд…
— Разумеется.
Оуэн снова примостился у стола и продолжил чистить поднос. В блестящей поверхности отражалось его лицо, его седеющие волосы. Интересно, как теперь выглядит Бен?
— Чеснок, — пробормотала она. — Чеснок-то я забыла.
Познакомились они у Оуэна на работе — кто бы мог подумать! «Глоб» заказал Бену статью о различиях в работе британских и американских юристов. За ланчем разговор незаметно перешел в другое русло. «Каких только вопросов вы не задаете!» — подивился Оуэн. И действительно, Бен без смущения вникал в частную жизнь собеседника: и где он живет, и как проводит досуг, и все это так легко, спокойно, словно такие вопросы тоже диктовались профессиональным интересом.
— Надеюсь, у него не появилась аллергия на какие-нибудь продукты, — вздохнула Хилари, кроша чеснок.
Хотя к тому времени Бен прожил в Лондоне без малого год, он почти нигде не бывал. Оуэн сделался его гидом. По выходным они отправлялись в Хампстед и Кэмден-Таун или же в Ист-Энд, много ходили пешком, перекусывали по дороге. Говорили обо всем на свете. Выяснилось, что и Бен в детстве лишился одного из
