— Мне казалось разумным собрать всю кровь, — пожав плечами, ответила Рапсодия, — чтобы облегчить тебе задачу. Если я не ошибаюсь, именно ты сказал, что почувствовать ф’дора — это все равно что вычленить аромат определенных духов в базарной толпе. Знаешь, Акмед, иногда ты напоминаешь мне Ракшаса: для тебя дети демона представляли собой источник крови, и не более того. А как насчет их бессмертных душ? По-моему, бесчеловечно использовать их для достижения собственных целей, а потом выбросить, как ненужную вещь. Если мы и в самом деле будем жить вечно или вроде того, я не хочу, чтобы меня мучила совесть. Думаю, и ты тоже.
Король болгов принялся расхаживать взад и вперед по усыпанному древним мусором полу сожженной пещеры.
— Ты не имеешь ни малейшего представления о том, что такое «ничто», не знаешь, что значит «вечно». Ты никогда не была ничем. Ты родилась на ферме, была шлюхой, играла на лютне. Даже в самые трудные времена ты чего-то стоила — скота, денег, внимания. Возможно, тогда тебе казалось, будто это ничтожно мало, но ты имела свою нору, куда могла забраться, свое место в жизни. Ты думаешь, будто была никем, но ты ошибаешься, Рапсодия.
Рапсодия ухватилась рукой за его плащ. Король остановился и повернулся к ней лицом. Глядя ему в глаза, она заметила там выражение, которого никогда не видела раньше.
— Эмили, — проговорила она едва слышно. — Мои родные называли меня Эмили. Ты прав, Акмед, даже до того, как я познакомилась с тобой, я никогда не была пустым местом. Но и ты тоже. — Огонь у нее за спиной взвился к потолку, и Акмед заглянул в ее зеленые глаза, но уже в следующее мгновение огонь успокоился, и их снова окутали серые тени. — Я отняла у тебя имя Брат и дала новое совершенно случайно, но это не значит, что то, кем ты был, лишилось ценности.
Взгляд короля болгов стал еще более напряженным и таким пронзительным, что Рапсодия почувствовала боль. Он долго смотрел на нее, затем поднял голову и уставился на потрескавшийся потолок.
— Ты не первая изменила мое имя, — проговорил он так, словно каждое слово давалось ему с трудом. — Мой наставник назвал меня Братом и сказал, что это имя отражает мою сущность — брат всем, родня никому. Если бы я следовал тому, чему он меня учил, выбрал дорогу, которую он для меня открыл, я бы использовал свой дар крови, как ты музыку, — стал бы целителем. Он тоже не считал меня пустым местом. — Акмед с горечью рассмеялся. — Похоже, я трачу свою жизнь на то, чтобы доказать, как сильно он во мне ошибся. Возможно, имя, получаемое нами при рождении, определяет наше будущее.
— Какое имя тебе дали при рождении? — Рапсодия задала этот вопрос с таким благоговением, что у Акмеда сжалось сердце.
— Айск — так меня назвали. Это значит слюна, яд, отброс, оскорбление, знак заразной болезни. — Он медленно выдохнул. — Представь себе, каково это — родиться болгом, но вот таким…
Акмед снял вуаль и показал ей одну сторону своего лица и шею, где кровеносные сосуды трепетали под темно-оливковой кожей, впитывая каждое слово, каждое ощущение, словно он весь превратился в сверхчувствительный орган, вздрагивающий даже от легкого прикосновения ее глаз.
— Ты только представь себе бесконечное презрение, хмурые, исполненные страха взгляды, молчание и нежелание находиться рядом. Довольно долго я считал, что злые духи смотрят на меня и радуются. Если бы я знал, что такое смерть, я нашел бы способ добраться до нее, вдохнуть ее и покинуть мир. Я знаю, что значит быть ничем, Рапсодия, — меньше, чем ничем. Мне не нужна твоя жалость, я только хочу, чтобы ты знала: возможно, я понимаю детей демона лучше, чем ты.
Рапсодия покачала головой, и ее огненные локоны словно бы осветили темную пещеру, на них заиграли отблески пламени вечного источника. Она мягко провела рукой по плечу Акмеда и коснулась пальцами щеки.
— Они же не знали, что ты наполовину дракианин. А если бы и знали, ничего бы не изменилось. Они не смогли бы понять, как это важно. Болгам, твоим подданным, тоже ничего не известно о твоем происхождении. Только ты, Грунтор и я знаем правду. Да еще Элендра, но она не меньше нас мечтает расправиться с демоном. Твоя тайна спасет нас и мир, ставший для нас новым домом. Не важно, что думали болги, давая тебе имя. Ты никогда не был никем, даже тогда.
Акмед медленно вдохнул воздух.
— Я стал надеждой святого человека. Он попытался сделать меня целителем. Посмотри, что получилось из его прекрасных намерений, а ведь во мне нет ни капли крови демона. Приближающаяся война будет ужасной. Но страшнее всего то, что я не хочу ее предотвращать. Многие жители Роланда и Сорболда отдадут жизнь за ненависть к болгам, а мне все равно — меня интересует только справедливость. Болги тоже будут погибать. Прибавь это к тому, что выстрадали Грунтор, и ты, и Спящее Дитя, и все дети демона, да и многие другие. Что дали мне его уроки? Кого я исцелил в своей жизни? Спас ли хотя бы одного человека?
— Ты не можешь винить себя за то, что происходит.
— В таком случае зачем я вообще живу? — Акмед погрузился в молчание.
— А кого ты хотел спасти?
Еще не успев договорить, Рапсодия почувствовала, как в нем открывается дверь, к которой она так боялась приблизиться.
Глубоко под землей, среди руин сокровищницы Гвиллиама, так и не увидевшей никаких сокровищ, держа в руках кровь ф’дора, которая могла им завладеть, и зная о существовании Искателей, Акмед посмотрел на Рапсодию, только что спавшую рядом с Дитя Земли, отдохнувшую, но еще не готовую к новым испытаниям. Она стояла перед ним, а он любовался ее шелковистыми волосами, сияние которых разогнало горечь воспоминаний, боль и отчаяние, затем тяжело вздохнул, стараясь не думать о равнодушном прикосновении ее пальцев к своей коже, взял руку Рапсодии, поцеловал и сжал в своих.
— Только одного человека. Он из числа тех, кто не знает, что нуждается в спасении, — ответил он. — Как, впрочем, и мир вокруг него. В этом мы с тобой похожи гораздо больше, чем можно подумать, взглянув на нас. Мы с тобой как две стороны одной монеты, Рапсодия.
— Ну, если мы с тобой монета, значит, имеем ценность. — Она взяла плащ и заплечную сумку. — Мне пора. Я буду посылать тебе сообщения всякий раз, когда у меня появится возможность. Но прежде чем я уйду, ответь мне на один вопрос.
Акмед кивнул.
— Что ты пытаешься мне сказать с тех самых пор, как появился здесь?
— Останься в живых.
Рапсодия сжала его пальцы, и тепло ее руки проникло сквозь кожаную перчатку.
— Я не собираюсь умирать. Но цель моей жизни остаться в живых не ради Грунтора — или тебя.
Она выпустила его руку и, наклонившись, чтобы поцеловать Спящее Дитя в лоб, услышала его слова:
— Тогда живи ради себя самой.
Когда она обернулась, он уже ушел.
55
Окутанный мраком и тишиной подземного лабиринта, Акмед осторожно открыл флакон из гематита и исследовал содержимое, почувствовав его прикосновение к своей коже и легким.
Сначала его удивило отсутствие запаха. Он знал, как пахнет ф’дор — отвратительная вонь горящей плоти, — и приготовился к этому. Но на самом деле он ощутил лишь едва различимый аромат камня. Гематит, который, по словам Рапсодии, был серебристо-черным, когда его отдала ей леди Роуэн, покрыли зеленые и коричневые полосы, ядовитая кровь въелась в камень, лишив его первозданного цвета. Возможно, флакону передались и все качества демонической крови. Акмед решил, что, когда ритуал будет завершен, он уничтожит флакон в самой горячей кузнице.
Он закрыл горлышко флакона пальцем, затем перевернул его — на кончике осталась капля черной крови. Даже прикосновение к ней обожгло кожу, пробудило ненависть, которую его народ испытывал к ф’дорам.
Кровь демона, густая и темная, испускала эманации зла, даже тусклый свет не проникал сквозь нее, что нисколько не удивило Акмеда, ведь в коридорах царил почти непроницаемый мрак. Неожиданно все его существо пронзило глухое гудение. Зло, наполнявшее одну только каплю, казалось осязаемым. Неизвестно,
