Эстен несколько минут смотрела на непонятные символы, а потом пожала плечами. Затем она сравнила все оставшиеся контрольные образцы со сделанными ею цветными фриттами, и раз за разом появлялись новые символы — на всех, кроме последней.
— Ладно. Нечего тратить время на пустые рассуждения. Так, Рур, скажи рабочим, пусть ставят большие листы для каждого цвета, за исключением фиолетового. С ним нам еще не удалось разобраться. После отжига растолките их и приготовьте к плавлению.
— Растолочь? — удивленно переспросил Шейн. — Вы собираетесь что-то добавить в смесь? Эмаль?
Глаза Эстен сверкнули.
— Да, защитную глазурь, чтобы они стали прочнее. Мне прислали ее из Ярима — она в зеленых бочонках. К ним никто не должен прикасаться, кроме меня. Глазурь очень дорогая. А теперь займитесь делом. Я хочу, чтобы витраж был готов до возвращения короля.
Омет протер деревянную доску для разрезания стеклянных пластин, слегка присыпал ее мелом. Когда она стала такой же белой, как его руки, он взял банку с водой и слегка побрызгал на доску, а потом старательно вытер ее, чтобы поверхность стала идеально гладкой.
Подготовив доску, он взглянул на Эстен, дававшую указания мастерам, и тихонько вздохнул.
Он потянулся к компасу. При помощи этого прибора Эстен собиралась определить расположение оконных проемов, затем он должен будет обвести эти места красной краской, обозначив, где будут располагаться опоры и передние кромки.
Рука у него дрожала, и он пытался, но не мог сдержать свой ужас. К счастью, природа наградила Омета способностью напускать на себя равнодушный вид человека, которому ни до чего нет дела, однако страх все равно то и дело выглядывал наружу: он видел его в своих глазах, отражавшихся в стекле, чувствовал, как у него сохнет во рту, временами не мог выдавить из себя ни звука.
А еще у него постоянно дрожали руки.
«Интересно, заметила ли она? — думал он, наблюдая за тем, как хозяйка Гильдии Ворона разрезает огромные стеклянные пластины раскаленным докрасна резаком, а потом подравнивает их. — Сколько времени пройдет, прежде чем она догадается, что когда-то я был ее собственностью, жил, повинуясь ее воле, работал в ее мастерской и видел, как она отправляет в печи тела погибших мальчиков-рабов, а также являлся свидетелем других ее преступлений? »
Среди тысяч вопросов, мучивших Омета, на один он совершенно точно знал ответ — какая судьба его ждет, когда Эстен раскроет его тайну.
«Пожалуйста, пусть король вернется побыстрее», — молил Омет богов, надеясь, что они его услышат.
Он почувствовал взгляд черных глаз, буравивших его спину.
— Песочник, позови каменщиков, — коротко приказала Эстен. Пора сделать замеры каменных рам.
Омет, не оборачиваясь, кивнул, в очередной раз порадовавшись тому, что Шейн наградил его этим дурацким прозвищем, а Рур не отличается болтливостью. Ни тот, ни другой еще ни разу не произнесли вслух его настоящего имени. Он встал из-за рабочего стола, быстро вышел из комнаты и направился в сторону каменоломни, где работали каменщики.
Сначала он хотел предупредить Шейна и Рура, чтобы они опасались нового мастера, не произносили при ней его имени и постарались задержать работы до возвращения короля, но не смог этого сделать. За годы ученичества он узнал Эстен даже слишком хорошо, он видел, как она швыряла мальчишек, попытавшихся сбежать, в раскаленные печи или давала им такие поручения, что они либо неминуемо тонули, либо задыхались от дыма. В глубине души он понимал: если он заговорит вслух о своих страхах, это только ускорит его конец.
Омет знал то, что знали все, кому было известно имя Эстен.
Рано или поздно хозяйка гильдии узнает все тайны и секреты.
ПРОШЛО НЕСКОЛЬКО дней, и Рапсодия, не имея возможности покинуть пещеру, установила определенный распорядок жизни в своей сырой клетке.
Она предприняла одну отчаянную попытку выплыть вместе с отливом, но лишь получила подтверждение тому, что и так знала: ей не преодолеть водоворота. Он мгновенно подхватил ее, и Рапсодии пришлось сражаться из последних сил, чтобы ее не утянуло на дно.
Значит, нужно искать другой выход.
Она понимала, что, кроме тепла, ей еще необходима вода. Высохнуть во время отлива было легко — связь со стихией огня каждый раз помогала ей согреться, и она пользовалась любой возможностью, чтобы прибегнуть к его помощи: сушила волосы и одежду, наслаждаясь теплом, пока снова не начинался прилив.
Найти воду оказалось труднее. С началом прилива она собирала немного пресной воды, скопившейся на потолке, но, чтобы утолить жажду, этого не хватало. И потому ей приходилось удовлетворяться кровью угрей, наводнявших пещеру после прилива. Она ела их сырыми, чтобы сохранить как можно больше жидкости. Время от времени ей удавалось поймать пару устриц, мелких рыбешек или морских ежей, которых течением заносило внутрь. После первых страшных дней ее уже не волновало, что она ест.
«Мы с тобой справимся», — обещала она своему нерожденному ребенку.
Она знала, что сделает все от себя зависящее, чтобы сдержать это обещание.
«Я Певица и Дающая Имя, — думала она, сидя на своем каменном уступе и глядя на медленно розовевшее серое небо. — А еще я твоя мать и потому должна говорить тебе правду».
Она закрыла глаза, вспомнив слова, которые произнес Эши в день, когда был зачат их ребенок.
«И что ты планируешь мне подарить?»
«Того, кто сможет составить тебе хорошую компанию во время утренних и вечерних молитв».
Сквозь сумрак, еще окутывавший горизонт, прорвался первый луч солнца. Рапсодия откашлялась, чувствуя, как першит в горле от соленой воды, и тихонько запела одну из древнейших молитв, песнь любви, обращенную к небу, которой лирингласы с незапамятных времен приветствуют начало нового дня.
Разрушив все ночные сны,
Благословляя горы робким светом,
Собрав все золото Земли,
Ты награждаешь нас рассветом.
С небес прольется гомон птичьих стай,
Священные включая фонари,
И мир волшебных звуков полон тайн,
Благословляешь ты приход зари.
Мы бесконечности твоей не знаем края,
Спешим встречать ее гонца приход,
И, пламя солнца разжигая,
Благословляешь ты восход!
Она все больше и больше разговаривала вслух со своим ребенком, единственным, кто вместе с ней был заключен в эту полную воды тюрьму. Малыш стал для нее той спасительной надеждой, что помогала выносить бесконечные приливы, голод и жажду.
Теперь, когда наступал прилив, Рапсодия больше не сражалась с ним, рассматривая эти часы как уроки, позволяющие ей услышать музыку моря. Плавая на спине, она различала пение волн: сначала оно было лишено слов, просто мелодия ревущего течения, врывающегося в ее темную пещеру. Она пыталась сосредоточиться на том, чтобы держаться на поверхности, зная, что ее дитя тоже плавает внутри нее.
«Если ты ничего не боишься в твоей маленькой, темной пещере, полной воды, я тоже должна быть храброй».
Как только ей удавалось прогнать страх, она начинала слышать музыку моря: песни, летящие в океан со всех берегов, которых он касался, маленькие фрагменты или длинные баллады. Большую часть этого времени Рапсодия проводила, прислушиваясь к песням матросов, голосам морских обитателей, поминальным
