— Ах, вы снизошли до того, чтобы поинтересоваться моим ремеслом. Как мило. Здесь лекарства — в этих бутылках средства от жара, мази для ран. Осторожно! Как вы неуклюжи — смотрите не напоритесь теперь на осколки! Но не смущайтесь, продолжайте осмотр. Да, в этом шкафчике бинты, кетгут — чтобы сшивать, железные клейма, полный комплект; тут всего в достатке, на все случаи жизни. Ну, вперёд, ручаюсь: за следующей дверцей — самое интересное.
Он распахнул дверцу и, вздрогнув, захлопнул опять. Шагнув вперёд, я снова открыл её.
— Не спешите, это — самое главное! Здесь мои инструменты — особые, ведь я хирург, вы не знали? Сегодня утром я выполнил тонкую работу, вот этими самыми зажимами, иглами и ножами — смотрите, какие острые! Я хорошо их точу. А здесь ланцет — вскрывать фурункулы (ведь у лошадей те же болезни, что у людей), пилы для костей, щипцы для трудных родов — они, конечно, гораздо больше, чем те, что используют для людей, — но смотрите — вот исключение — вот эти особые инструменты подходят и для людей, и для лошадей. — Я вытащил ящик с инструментами, снабжёнными острыми захватами. — Знаете, для чего они?
Линтон покачал головой, отпрянув от меня так, что снова налетел на деревянные колышки и железные крючья, на которых висела кожаная сбруя. Я подошёл к нему.
— Нет? Никогда не видели? — Я поднёс ящик поближе, чтобы он мог рассмотреть, и указал на набор острых закруглённых захватов. — Ну, угадайте по форме, что отрезают с их помощью? Эта часть тела у человека не намного меньше, чем у лошади, хотя в вашем случае различие может оказаться гораздо больше обычного.
И вот тогда Линтон закричал.
— Орите громче, — подбодрил я, — какой-нибудь прохожий подумает просто, что ветер завывает в кровле.
На улице бушевала буря, в маленькое окно хлестали ветер и дождь, деревья стонали, как привидения. Я знал — действовать надо быстро; буря быстро доберётся до аббатства и заставит обитателей Торнфилда поторопиться с возвращением.
Он не страдал, Кэти, — потом, во всяком случае. К его чести, ему удалось собраться и нанести мне несколько довольно болезненных тычков, но сокрушительным ударом в подбородок, от которого он потерял ориентацию в пространстве, я положил этому конец. Для верности я прижал к его ноздрям губку Spongia somconifera, которой мы пользуемся, чтобы успокаивать лошадей. Он тихо застонал, но полуоткрытые голубые глаза ничего не видели.
Я работал быстро. Крепко привязал сбруей его запястья и лодыжки к крюкам на стене, чтобы придать телу удобное для работы положение и на случай, если Линтон очнётся слишком рано. Потом, закрепив его, подобрал инструменты для этой тонкой операции, которую выполнял столько раз вместе с Дэниелом, но никогда ещё она не требовала такой точности исполнения, такой аккуратности при ампутации, такой тщательности при сшивании сосудов, мышц и кожи.
Я сделал всё за несколько минут. Крови почти не было. Разрез, который я смазал целебной мазью, сделал бы честь самому искусному хирургу, швы мелкие и ровные. Забинтовав рану, я застегнул его бриджи, развязал путы и поднёс к его носу нюхательную соль.
Я рывком перевернула рукопись, щёки мои пылали; потом исподлобья взглянула на мистера Локвуда — не разбудило ли его это резкое движение; не хотелось, чтобы моё потрясение и замешательство кто-то заметил. Но укрытая одеялом фигура не шевелилась.
Хитклиф! Животное! Изверг! Безумец! Пелена спала с моих глаз; я увидела его таким, каков он был. Без сомнения, он вполне заслуживал своей злосчастной судьбы; да, и краха своих безудержных желаний.
Я была вне себя. Хотелось докричаться до Хитклифа, заставить понять, каким чудовищным заблуждением были все его самооправдания, каким извращённым выродком предстал он в моих глазах. Но он был недосягаем для моих проповедей. Я не могла говорить с ним, а он со мной — мог.
Я могла лишь заткнуть уши. Читать дальше не было надобности; да и не стоило; в дополнительных подробностях я не нуждалась, заключение сделано: Нелли Дин поступила мудро, разрушив планы этого монстра.
Больше сказать было нечего.
И всё же… всё же…
Казалось, будто до меня донёсся голос моей сестры Эмили — звёзды дрожали в ночном небе, а голос звучал — и сплеталась затейливая паутина рассказа. «Трусиха! И ты от этого отвернёшься? Признаешь лишь пресное подобие жизни, а грубая подлинная изнанка — не для тебя? Не хватает смелости жить самой, так хотя бы не бойся вникнуть в чужую жизнь. Чтобы жить, нужно мужество; знай это, склони перед ним голову».
Руки сами перевернули кипу листов на коленях. Взгляд скользнул вниз. Я читала дальше.
Линтон пришёл в себя, и его вырвало на солому. Видно было, что под действием обезболивающего он всё ещё слишком заторможен, чтобы понять, что с ним произошло. Тут я вспомнил об алом эликсире, что сотворил чудо с мистером Эром нынче утром. Предчувствуя, что он мне ещё понадобится, я припрятал его в свой чемоданчик с инструментами. И вот теперь капнул на язык моему пациенту несколько капель. Через пару минут судороги прошли, и он совершенно спокойно сел передо мной, всё ещё не в силах произнести ни слова от недоумения и шока.
Подрезав фитиль фонаря, я сел против него.
— Знаете, что я с вами сделал, пока вы были без сознания?
Он покачал головой.
— Тогда мужайтесь. Я покажу вам. — И я поднёс к нему лоток, в котором лежало хоть и окровавленное, но вполне узнаваемое вещественное доказательство.
В первое мгновение он ничего не понял, а потом, закричав, выбил его из моей руки. Лоток и его содержимое упали в солому. Рухнув, Линтон зарыдал.
— Прекратите реветь и слушайте, — сказал я, — вы видели только одно, так ведь? Я отрезал только одно. Я оставил вас наполовину мужчиной.
Я заставил его проглотить ещё несколько капель жидкости. Наконец хныканье стихло. Он уставился на меня.
— Сейчас чувствуете боль? — спросил я. Он отрицательно покачал головой.
— И потом не почувствуете, ни через несколько часов, ни после. Первоклассная работа. Вообще почти ничего не почувствуете — пару недель будете чуть прихрамывать на эту сторону, и всё.
Теперь у Эдгара уже хватило сил впасть в ярость.
— Как вы могли! Немыслимо… Вас повесят! Повесят! Вы погубили себя! Эту ночь вы проведёте в тюрьме!
— Думаю, что нет.
— Думаете, нет? Думаете, хоть один суд в Англии сможет вас оправдать?
— Нет, — отвечал я, — но до суда не дойдёт.
Негодование лишило Линтона дара речи, так что я продолжал:
— Вы поранились при падении, тому есть свидетели. Я, рискуя собой, спас вас — и тоже при свидетелях. После этого полдюжины людей видели кровь на ваших брюках. Потом мистер Эр, самый уважаемый джентльмен во всей округе, поручил мне отвезти вас сюда и осмотреть ваши раны. Если вы пожелаете придать огласке, какой именно операции подверглись, я скажу, что вынужден был прибегнуть к ней как к неотложной мере — что данная часть тела была размозжена, открылось кровотечение, и её необходимо было немедленно удалить. Ехать за хирургом было некогда, а мистер Эр имел случай лично убедиться в моей компетенции в этой области.
Линтона затрясло:
— Нет, вам не выпутаться. Против вашей версии я выдвину свою. И даже если она возобладает не сразу, то, поверьте, я настою на своём. В конце концов, моё общественное положение и репутация скажут сами за себя; власти докопаются до истины.
— Возможно, вы и правы, — признал я, — хотя, думаю, вряд ли. Но нам никогда не узнать, чья версия
