опершись на одну ногу, стало очень деловито потрошить конечность, подобно попугаю, клюющему клубнику. Руди застыл от ужаса и не выходил из состояния оцепенения, пока птицы не закончили свою страшную трапезу и не канули назад в сумерки. Потрясенные зрелищем, дуики в страхе разбежались. Разорванные останки двух прежних преследователей Руди растащили крысы, которые словно восстали из земли, чтобы побороться за кости.
Крысы едва взглянули на него, когда он осторожно соскользнул с дерева. Они отвлеклись от трупной трапезы, когда его ноги коснулись земли, а онемевшее колено хрустнуло, но вернулись назад к еде, когда Руди поднялся. Перед ним была лаконичная, вызывающая тошноту картина. Не сумей он вовремя забраться на дерево, с ним произошло бы то же самое. Слабость от боли в левой ноге пугала его. Он похромал вокруг дерева и, отыскав свой нож, отрезал от корня боковой отросток, чтобы сделать палку для ходьбы. Он проверил лук, подумав о том, как бы подстрелить парочку питающихся падалью тварей для мяса – это было все равно, что стрелять рыбу в бочке, – но он не мог заставить себя съесть хоть кусочек крысиного мяса. Кроме того, он хотел лишь напугать их, а больше всего в ту минуту ему хотелось очутиться подальше от этого места.
Опершись на свой тополиный посох, который был мягким и почти что бесполезным, Руди медленно похромал к цели.
Он проснулся от далекого трубного звука. Мгновение он размышлял, что это могло быть. Затем пришла боль, боль от судорог, от кровоподтеков, от сломанного ребра и от болезненной пульсации распоротой лодыжки. Он спал в положении эмбриона в расщелине высокой скалы, полузамерзший после прогулки, которая, как ему показалось, длилась вечность.
Сон прошел, но трубный звук остался. Он пришел снова – живой звук, пронзительный и вызывающий.
Слоны?
«Что, черт возьми, делают слоны посреди геттлсандских пустынь? Или у меня бред?»
Он вскарабкался на вершину скалы.
Однажды по дороге из Карста в Ренвет обоз остановился на высоком зеленом седлообразном холме. Дождь смыл серебристую пелену тумана, и взору открылась ранящая сердце красота земель, лежащих ниже, их непорочность и таинственность, украшенная жемчужинами дождя и мороза. Он стоял, облокотившись на колесо маленькой тележки, на крыше которой развевался черный флаг Убежища, когда Альда наклонилась с сиденья, держа на руках маленького Тира. Она показала поверх тех пропитанных влагой земель на движущиеся на расстоянии коричневые силуэты и сказала:
– Мамонты. Сотни и тысячи лет в речных долинах не появлялись мамонты.
А теперь они появились.
В холодной, бледной, невозделанной пустыне они двигались, как стога сена, и самый огромный слон, которого Руди доводилось когда-либо видеть, был жалкой крохой по сравнению с ними. Они выглядели нелепо, как рисовали их художники в энциклопедиях: громадная лохматая масса с опущенной гигантской головой-глыбой и гороподобными плечами, с маленькими крыловидными ушами, загнутыми бивнями и с крошечными глазами-бусинками над клыками. Их коричневая шерсть была испещрена белыми крапинками снега, который летел с бледного невыразительного неба. Руди разглядел стадо быков, массивных, как грузовые машины, самок-коров поменьше и маленьких телят, самый маленький из которых был значительно больше Виннебаго и который приклеился, как слоненок Думбо, к хвосту матери. Свежий порыв ветра ужалил в лицо, бросив снег в его скалистое убежище. Мамонты подставили гигантские спины снегу и побрели на юг, изгнанные, а может быть, и нет, из своего дома на высоких коричневых травянистых землях севера.
Он содрогнулся и удивился, сколько еще можно искать ответа на этот бесполезный вопрос. На западе бесцветный горизонт лежал прямой, как по линейке вычерченной, линией. Он сомневался, что сможет увидеть Сивардские горы раньше, чем через несколько недель, в то же время понимая, что вряд ли сможет вынести такую долгую дорогу. «Ингольд был прав, – подумал он горько. – Сколько времена ушло на пустое бездельничание в Убежище. Но, черт возьми, я и не заметил, как потерял его».
Ингольд знал, что один из них обречен, и боялся, что это он. Он знал, как поставить точку в этом вопросе.
В отчаянии Руди уронил голову на руки и захотел умереть: почему я?
Вопрос – это ответ, Руди. Вопрос – всегда ответ. Потому что ты маг. Ты захотел пойти учиться, чтобы стать магом. Ты стал магом, и он взял тебя, потому что только маг может решить этот вопрос. Ты все еще принадлежишь ему.
«Я не хотел этого!» – кричал его разум.
Ты не хотел понять, что можешь вызывать огонь из темноты.
«Проклятие, – устало подумал Руди. – Проклятие, проклятие, проклятие». Даже теперь, когда он ушел... потерялся... раздавлен Тьмой... тебе никогда не найти убедительных доводов против Ингольда.
Изменившийся ветер донес до него быструю ровную барабанную дробь копыт – лошади, табун лошадей. Отдаленные, приглушенные удары передавались через вибрацию камня его телу. Он чуть приподнял голову над краем утеса и увидел их, похожих на призраков, плывущих, как серый туман, сквозь снежные хлопья ветра.
Белые Рейдеры!
Ингольд был прав. Это, несомненно, были соплеменники Ледяного Сокола. Бледные косы, как у викингов, развевались за спинами худых, длинноногих воинов. Они выстроились в линию струящихся грив и раздувающихся ноздрей, находясь на расстоянии полумили, но едва видимые и только ощутимые, как пульсирующее движение в пустынных землях. Глазу не на чем было задержаться, поскольку одежда всадников была такого же цвета. Даже их прекрасные косы были только солнечными бликами на сухой траве. Трепетание бахромы перьев и тонких осколков ярко отсвечивающего стекла на их сбруе было подобно беспорядочному мерцанию ветра и листьев. Широкой дугой они шли вдоль проложенной мамонтами колеи и исчезали, гонимые ветрами, на юге.
Руди вздохнул. Ему нужно было опять охотиться сегодня, потому что запасы зайчатины подходили к концу. Он поправил повязку на лодыжке, оторвав для этой цели еще одну полоску отделки от своей потрепанной куртки, и с беспокойством осмотрел рану. Он понятия не имел, как проявляется заражение крови и когда должны появиться первые признаки. Ингольд научил его магическим заклинаниям против гангрены, но Руди не знал, правильно ли он их исполнил. Лишний раз он убедился, как велико его невежество и скольким вещам предстоит научиться, если он выйдет из этой переделки живым. Он съежился
