— Да, повезло вам, — кивнул Бэмбраф, — потому что Уилсон обязательно бы обо всем проболтался.
— Но ведь в спортивных костюмах вас не посадят в поезд, — заметил Дэнби.
— Ну да, посадят, — возразил ему Бэмбраф.
— Что-то я не видел пока, чтобы в поездах ездили в спортивной одежде, — снова усомнился Дэнби.
— То-то оно и видно, что ты вообще ничего не знаешь о таких вещах. Похоже, ни разу не ездил на специальных поездах для футбольных болельщиков, а то бы знал, что там все пассажиры сплошь в спортивных костюмах.
— Но они же не с болельщиками поедут, — не сдавался Дэнби. — Лично мне кажется, что это глупо — сбегать в спортивной одежде.
— Ну что ты об этом знаешь? — воскликнул Кроучер. — У тебя вообще кишка тонка, чтобы сбежать куда-нибудь, вот потому ты и не разбираешься. В спортивном костюме же намного легче бежать. Для того люди их и носят.
— Так, я как следует подумал обо всем этом, — встрял в разговор Морби, — и решил: я тоже с вами побегу. Не могу больше здесь оставаться. Самое противное место на земле.
— Нельзя, — заявил Верной. — Ты не скопил денег на билет.
— Мать дала мне два фунта на день рождения, — отозвался Морби, — и я их приберег.
— Деньги при тебе? — спросил Бэмбраф.
— Да, — кивнул Морби.
— Ну так дай один фунт Кроучеру, а другой — Тилли.
— Нет, — возразил мальчик, — они мои.
— Не нужны нам его деньги, — сказал Кроучер. — И сам он тоже нам не нужен.
— Это мой будильник, — заявил Морби, — почему же мне тогда нельзя с вами?
— Потому что ты не запасся спортивным костюмом, — объяснил Тилли.
— Но я ненавижу это место даже еще больше, чем вы, — пожаловался Морби.
— Ну так сам разработай свой собственный план, — заметил Тилли, — и убегай сам по себе. А это все — наша идея, и нам не нужны посторонние.
— Морби вообще всегда у всех списывает, — презрительно проговорил Бэмбраф, — а потому я предлагаю объявить ему бойкот.
— Ну, тогда и не будите меня, когда часы остановятся, — обиженно произнес Морби. — И не просите о помощи. И вообще, это мои часы.
— Ну смотри, — пригрозил Бэмбраф, — если не поможешь, обещаю, что по шее ты от меня точно получишь.
— Ну ладно, — буркнул Морби, — но только учти, что счет в завтрашней игре я буду вести, и все твои пробежечки и удары тоже я буду записывать — если, конечно, вообще стану их записывать.
— Нет, это нельзя делать. Тебя за это исключат.
— Ну, это только по-твоему. И потом, если меня и исключат, это даже лучше будет — поскорее унесу отсюда ноги. В конце концов, чтобы отсюда смыться, совсем необязательно убегать, разве не так?
— Морби, ты просто глупый. Все знают, что ты глупый, и не надо показывать это лишний раз. Ведь если тебя исключат, то тебя потом ни в одну другую школу не примут, а если пойдешь в армию, то никогда не станешь офицером, а на хорошую работу захочешь устроиться — только швейцаром и возьмут, или что- нибудь вроде этого, а то и вовсе камни будешь дробить, как каторжник какой-то, и вообще тебя отовсюду вышвырнут, потому что ты будешь никому не нужен. В общем, сам знаешь, что тебя ждет, если исключат из школы.
— У моего отца денег больше, чем у твоего, так что, скорее всего, это ты будешь просить у меня работу, а не я у тебя — это, что касается работы, — и если мой отец тебя все же куда-нибудь пристроит, то ты все равно не продвинешься высоко, разве что я замолвлю за тебя словечко, да только ты от меня этого никогда не дождешься, а потому…
— Все это меня совершенно не касается, даже если бы у твоего отца были все деньги в мире, потому что я вообще пойду служить в армию, а армия это не работа, это — армия, и если ты хочешь там продвинуться, то тебе вовсе необязательно клянчить у таких толстяков, как твой отец, потому что в армии не пристраивают, а повышают по службе, и когда меня повысят, я приду к твоему отцу и заставлю его сделать так, что весь его бизнес станет моим. А может и вообще велю обоих вас расстрелять.
— Ты не можешь этого сделать, Бэмбраф, потому что…
Дверь неожиданно распахнулась.
На пороге стоял мистер Хэрборд.
— Так, кто здесь разговаривает?
Молчание.
— Я жду.
Ответа нет.
— Это ты, Вернон?
— Нет, сэр, это не я.
— Дэнби?
— Нет, сэр.
— Подмоур, мне кажется, это я твой голос слышал?
— Нет, сэр, это не так.
— Ну так вот, если я сейчас же не лягу спать, то потом накажу всю палату. Харрис?
— Нет, сэр.
— Это я говорил, — произнес Кроучер.
— Ага, ну что ж, по крайней мере, хоть одному хватило смелости честно признаться. Так ты что, Кроучер, сам с собой разговаривал?
Молчание.
— А ты знаешь, что говорят по этому поводу? Что сами с собой разговаривают только те, у кого двух клепок в голове не хватает. Правда, мне лично кажется, что если здесь кому их и не хватает, так это какому-то шалопаю, который позволяет Кроучеру взять всю вину на себя. Не думаю, Кроучер, чтобы у тебя возникло желание снова поговорить с этим человеком, как ты полагаешь? Или считаешь, что получить всю порцию самому лучше, чем разделить ее напополам с другим, а?
— Сэр, это я разговаривал с Кроучером, — проговорил Тилли.
— А-а! — произнес мистер Хэрборд, и вся палата про себя облегченно вздохнула, смекнув, что Кроучер и Тилли поступили очень даже по-умному. Просто все знали, что старый Хэрборд любил держать ребят в напряжении и неведении относительно того, какое наказание уготовил им на следующий день, и никогда не был скор на расправу. Потому что, если бы это был старый Эдамс, то он, скорее всего, попросту погнал бы всех в умывальную, да еще бы тапочками стал кидаться. Но Тилли и Кроучера уже завтра здесь не будет, а потому все испытали еще большее возбуждение, поняв про себя, что это лишний раз подтверждает серьезность их намерений бежать из интерната.
— Ну что ж, Кроучер и Тилли, как вы отнесетесь к идее, если завтра утром, сразу после молитвы, мы немного побеседуем с вами на эту тему? Да, лучше всего сразу утром. А потом пойдете на завтрак с мыслями о том, что получили хороший заряд на весь день. Спокойной ночи!
Мистер Хэрборд закрыл дверь.
Больше никто уже не разговаривал, хотя через минуту со стороны койки Бэмбрафа раздался негромкий шум — это он заводил будильник.
Потом он принялся смазывать маслом свою бейсбольную биту, после чего поставил ее рядом с койкой, легонько погладил рукой — то ли для удачи в завтрашнем матче, то ли просто, чтобы убедиться в том, что она там стоит, — а затем повернулся на бок и быстро заснул.
Морби лежал, подложив руки под голову — он ждал, когда Бэмбраф уснет, чтобы можно было забрать назад свой будильник, — но заснул еще до того, как успел привести свой план в действие.
Джонсон же думал о том, какая участь ждет Кроучера и Тилли, когда их поймают. Интересно, высекут ли их дважды — один раз за побег, и еще раз — за то, что разговаривали после отбоя? И, если так, то за
