Илайхью Уилсон запрокинул багровое лицо и завопил:
— Стэнли!
В открывшуюся дверь проскользнул секретарь.
— Вышвырни этого подонка! — приказал ему хозяин, потрясая кулаком. Секретарь повернулся ко мне. Я покачал головой и внес предложение:
— Пошлите за подмогой.
Он нахмурился. Мы были примерно одного возраста. Он был тощий, почти на голову выше меня, но килограммов на двадцать пять легче. Из моих девяноста пяти килограммов часть веса приходится на жир, но далеко не главная. Секретарь переступил с ноги на ногу, улыбнулся извиняющейся улыбкой и удалился.
— Я вот что хотел сказать, — сообщил я старику. — Сегодня утром я собирался поговорить с вашей невесткой. Но увидел, что к ней направляется Макс Талер, и отложил свой визит.
Илайхью Уилсон аккуратно натянул одеяло, откинулся на подушки, ввинтился глазами в потолок и сказал:
— Гм. Значит, вот как.
— В чем тут дело?
— Она его убила, — сказал он уверенно. — Вот в чем тут дело.
В коридоре послышались шаги — потяжелее, чем секретарские. Когда они раздались совсем близко, я начал фразу:
— Вы использовали своего сына, чтобы…
— Вон отсюда! — заорал старик на того, кто подошел к спальне. — И чтоб дверь была закрыта! — Он злобно покосился на меня и осведомился: — Для чего я использовал своего сына?
— Чтобы всадить нож в спину Талеру, Ярду и Финну.
— Врете.
— Зачем мне выдумывать? Весь Отервилл это знает.
— Это ложь. Я отдал ему газеты. Он делал с ними что хотел.
— Объясните это своим дружкам. Так они вам и поверят.
— Мне плевать, что они думают! Раз я говорю, значит, это так.
— Ну и что? Даже если вашего сына убили по ошибке, к жизни его уже не вернуть. Хотя я сомневаюсь насчет ошибки.
— Его убила эта женщина.
— Возможно.
— Идите вы с вашим «возможно»! Она убила.
— Возможно. Но тут есть и другая сторона — политика. Можете вы мне сказать…
— Я могу вам сказать, что его убила эта французская шлюха, и еще могу вам сказать, что все ваши остальные проклятые кретинские домыслы взяты с потолка.
— Но пораскинуть мозгами все-таки стоит, — не уступал я. — А вы знаете изнанку отервиллской политики лучше всех. Это был ваш сын. Вы можете хотя бы…
— Я могу хотя бы, — прорычал он, — велеть вам убираться ко всем чертям во Фриско вместе с вашими кретинскими…
Я встал и холодно сказал:
— Я в гостинице «Грейт Вестерн». Не беспокойте меня, пока не захотите для разнообразия поговорить толково, — и вышел из спальни.
Секретарь переминался внизу с извиняющейся улыбкой.
— Хорош старичок! — бросил я на ходу.
— Чрезвычайно яркая индивидуальность, — пробормотал он.
В редакции «Геральда» я застал секретаршу убитого. Это была невысокая девушка лет двадцати, с широко раскрытыми карими глазами, светлыми волосами и бледным хорошеньким личиком. Фамилия ее была Луис. Она сказала, что не знает, зачем ее хозяин вызвал меня в Отервилл.
— Мистер Уилсон, — пояснила она, — никому не рассказывал о своих делах. Он… По-моему, он здесь никому не доверял полностью.
— А вам?
Девушка покраснела и сказала:
— Мне тоже. Но он здесь так недавно и никого из нас как следует не знал.
— Дело, наверное, не только в этом.
— Ну… — Она прикусила губу и стала тыкать указательным пальцем в полированную крышку стола. — Его отец… он не очень одобрял то, что делал сын. А ведь истинным владельцем газет был отец, и мистер Дональд, естественно, думал, что некоторые служащие больше слушаются мистера Илайхью, чем его.
— Старик был против кампании за реформы, верно? Как же он позволял своим газетам ее проводить?
Секретарша наклонила голову и стала изучать отпечатки своих пальцев на полировке. Говорила она еле слышно.
— Это трудно понять, раз вы не знаете… Когда в прошлый раз мистер Илайхью заболел, он послал за Дональдом… за мистером Дональдом. Вы знаете, мистер Дональд почти всю жизнь прожил в Европе. Доктор Прайд сказал мистеру Илайхью, что ему больше нельзя управлять делами, и он послал сыну телеграмму, чтобы тот приехал. Но когда мистер Дональд вернулся, мистер Илайхью не мог решиться все выпустить из рук. Конечно, он хотел, чтобы мистер Дональд здесь остался, и поэтому отдал ему газеты — то есть сделал его издателем. Мистеру Дональду это понравилось. Он и в Париже интересовался журналистикой. Когда он понял, как здесь все ужасно — все эти дела с гражданскими правами и вообще, — он начал кампанию за реформы. Он не знал… он же с детства здесь не был… он не знал…
— Он не знал, что его отец увяз в этом так же глубоко, как и все остальные, — пришел я ей на помощь.
Она передернула плечами, но ничего не возразила и продолжила:
— Они с мистером Илайхью поссорились. Мистер Илайхью велел ему не лезть в чужие дела, но мистер Дональд продолжал свое. Может быть, он перестал бы, если бы знал… все. Но, по-моему, ему не приходило в голову, что его отец действительно в этом серьезно замешан. А отец ему не говорил. Наверное, отцу трудно сказать такое сыну. Он пригрозил, что отнимет у мистера Дональда газеты. Не знаю, всерьез он грозил или нет. Но тут мистер Илайхью заболел, и все осталось как было.
— Дональд Уилсон рассказывал вам об этом? — спросил я.
— Нет. — Теперь она говорила почти шепотом.
— Но вы это узнали. Откуда же?
— Я хочу помочь… помочь вам выяснить, кто его убил, — сказала она горячо.
— Больше всего вы мне поможете, если скажете, где все это узнали, — настойчиво повторил я.
Она смотрела на стол, прикусив нижнюю губу. Я ждал. Наконец она решилась:
— Мой отец — секретарь мистера Илайхью Уилсона.
— Спасибо.
— Но не думайте, что мы…
— Мне это все равно, — заверил я ее. — Что делал Уилсон вчера вечером на Харрикейн-стрит, когда дома у него была назначена встреча со мной?
Она сказала, что не знает. Я спросил, слышала ли она, как он просил меня по телефону приехать к нему в десять часов. Она сказала, что слышала.
— Что он делал потом? Попробуйте вспомнить все, до мелочей, что он говорил и делал, пока вы не ушли с работы.
Секретарша откинулась на спинку стула и закрыла глаза.
— Вы позвонили — если это действительно вас он приглашал к себе домой — в два часа. После этого мистер Дональд продиктовал письма, одно на бумажную фабрику, второе сенатору Киферу насчет изменений в почтовых правилах, и… ах, да! Около трех он вышел, минут на двадцать. А перед уходом выписал чек.
— На чье имя?
— Не знаю, но я видела, как он писал.
