объятиях, когда мышеловка захлопнулась, чем и лишила меня возможности выхватить свой пистолет, если бы он у меня был, или же побороться за чужой, приди мне такая идея в голову. И если они не взяли тебя с собой, то потому, что у Гутмана достаточно мозгов, чтобы не доверять тебе и прибегать к твоей помощи лишь в случаях крайней необходимости; да еще, пожалуй, потому, что, поскольку, как он считает, ты вертишь мной, как хочешь, я, чтобы не причинить вреда тебе, не трону и его.
Бриджид О'Шонесси сморгнула слезу. Сделав шаг вперед, она, прямая и гордая, посмотрела ему в глаза.
– Ты обвинил меня во лжи, – сказала она. – А теперь сам лжешь. Ты лжешь, если не хочешь признаться, что в глубине души чувствуешь, как, несмотря ни на что, я люблю тебя.
Спейд резко и быстро поклонился. Глаза наливались кровью, но в остальном его мокрое желтоватое лицо с застывшей улыбкой не изменилось.
– Пусть я это чувствую, – сказал он. – Что с того? Я должен доверять тебе? Тебе, сыгравшей такую милую шутку с… с моим предшественником Терзби? Тебе, хладнокровно, словно муху, пристрелившей Майлза, против которого, собственно, ты ничего не имела, с единственной целью – утопить Терзби? Тебе, надувшей Гутмана, Кэйро, Терзби – кого еще? Тебе, которая за все время нашего знакомства и получаса не могла честно играть со мной? И я тебе должен доверять? Нет, нет, дорогая. Я бы не доверился тебе, если бы и мог. Зачем?
Она не отвела взгляда от его глаз и ответила ему твердым голосом:
– Зачем? Если ты играл со мной, если ты не любишь меня, ответа на этот вопрос нет. А если бы любил, то ответа бы и не требовалось.
Глаза Спейда налились кровью, а деревянная улыбка превратилась в гримасу. Хрипло откашлявшись, он сказал:
– Чертовски неподходящее время для речей. – Он положил ей руку на плечо. Рука его подрагивала. – Мне плевать на то, кто кого любит. Мной ты вертеть не будешь. Я не пойду по стопам Терзби и, черт знает, кого еще. Ты убила Майлза и за это ответишь. Я мог бы помочь тебе, отпустив других и взяв на себя все трудности общения с полицией. Но сейчас уже поздно. Сейчас я тебе уже ничем не могу помочь. Да и не стал бы, если бы и мог.
Поверх его руки, лежавшей на ее плече, она положила свою.
– Тогда не помогай мне, – прошептала она, – но только не надо делать мне больно. Отпусти меня.
– Нет, – сказал он. – Я пропал, если не передам тебя полицейским, когда они сюда пожалуют. Только этим я еще могу спастись от тюрьмы.
– И ты ничем не хочешь пожертвовать ради меня?
– Мною ты вертеть не будешь.
– Не говори так, пожалуйста. – Она сняла его руку со своего плеча и поднесла ее к лицу. – Зачем тебе так поступать со мной, Сэм? Неужели мистер Арчер был тебе ближе, чем…
– Майлз, – сказал Спейд хрипло, – был сукин сын. Я понял это в первую же неделю нашей совместной работы и собирался вышвырнуть его, как только истечет срок контракта. Так что, убив его, ты мне ничем не навредила.
– Тогда в чем же дело?
Спейд высвободил свою руку. Он уже не улыбался и не гримасничал. На его мокром желтом лице залегли суровые складки.
– Послушай, – сказал он. – Толку у нас не будет. Ты никогда не поймешь меня, но я все же попытаюсь еще раз, последний. Слушай. Когда у тебя убивают компаньона, ты должен что-то сделать. И совершенно неважно, как ты к нему относился. Он был твоим компаньоном, и ты обязан сделать что-нибудь. Видишь ли, мы к тому же были детективами. И когда убивают кого-то из твоей конторы, отпускать убийцу – последнее дело. Для всех – для твоей конторы, для любого детектива, где бы он ни работал. Третье: я детектив и ожидать от меня, что я буду ловить преступников, а потом отпускать их на все четыре стороны, это все равно, что напустить собаку на кролика, но не позволять ей схватить его. Иногда такие вещи, конечно, случаются, но они противоестественны. Я мог отпустить тебя, только позволив улизнуть Гутману, Кэйро и мальчишке. Но…
– Ты это серьезно? – перебила она. – Может, ты думаешь, я поверю, будто все, что ты говоришь, достаточная причина, чтобы сдать меня…
– Дослушай, а потом и говори. Четвертое: отпустить тебя я могу, только отправившись вместе с остальными на виселицу. Дальше. У меня нет оснований доверять тебе, но допустим, я тебе доверился и сумел как-то выпутаться из этой истории – в этом случае я всю жизнь у тебя на крючке, и ты сможешь дергать за веревочку, когда захочешь. Это уже пятое. Шестое состоит в том, что, поскольку я тоже кое-что знаю о тебе, у меня нет гарантии, что тебе однажды не захочется продырявить и меня. Седьмое: мне даже и думать противно, что у тебя есть шанс – пусть даже и один из ста – обвести меня вокруг пальца. И восьмое – впрочем, хватит. И все это на одной чаше весов. Может, некоторые из соображений не очень серьезные. Не буду спорить. Но, посуди сама, сколько их! А что можно положить на другую чашу? Только то, что, может быть, ты любишь меня, а я, может быть, люблю тебя.
– Ты ведь наверняка знаешь, – прошептала она, – любишь меня или нет.
– Не знаю. Потерять от тебя голову немудрено. – Он жадно осмотрел ее с головы до ног и с ног до головы. – Но я не знаю, что такое любовь. И не уверен, что это знает кто-нибудь вообще. Но предположим, я знаю, что люблю тебя. Что с того? Через месяц все может кончиться. Со мной такое уже бывало раньше… и быстро кончалось. Что тогда? Тогда я буду думать, что ты обвела меня вокруг пальца. А если я отпущу тебя и попаду в тюрьму, то уж точно буду считать себя последним идиотом. А если я сдам тебя в полицию, то жалеть, конечно, буду чертовски… мне предстоят невеселые ночи… но это пройдет. Слушай. – Он взял ее за плечи, она выгнулась, и он склонился над ней. – Если тебя все это не убеждает, плюнь, а решим мы так: я не стану с тобой спать как раз потому, что все во мне хочет… хочет послать к дьяволу все последствия и сделать это… и еще потому… черт бы тебя подрал… что ты рассчитывала на свои чары, общаясь со мной, как и со всеми другими. – Он отпустил ее плечи, и руки его плетьми повисли вдоль тела.
Она взяла его лицо в свои ладони и снова притянула его к себе.
– Посмотри мне в глаза и скажи правду. Решился бы ты сотворить со мной такое, если бы сокол оказался настоящим и тебе выплатили твою долю?
– Какая сейчас разница? Не думай, что я такой продажный, каким хочу казаться. Такая репутация выгодна для дела – платят больше и легче общаться с противником.
Она продолжала молча смотреть на него.
Он слегка повел плечами и сказал:
– Что ж, куча денег была бы дополнительным грузом на другой чаше весов.
Она приблизила к нему свое лицо. Губы ее чувственно приоткрылись. Она прошептала:
– Если бы ты любил меня, на другой чаше весов больше бы ничего не требовалось.
Спейд сжал зубы и произнес сквозь них:
– Мной ты вертеть не будешь.
Она поцеловала его в губы, обняла, прильнула к нему всем телом. Когда в дверь позвонили, она была в его объятиях.
Обнимая Бриджид О'Шонесси левой рукой, Спейд открыл входную дверь. За дверью стояли лейтенант Данди, сержант Том Полхаус и еще два детектива.
Спейд сказал:
– Привет, Том. Взяли голубчиков?
– Взяли, – сказал Полхаус.
– Прекрасно. Заходите. А вот и еще одна пташка для вас. – Спейд подтолкнул девушку вперед. – Она убила Майлза. Есть у меня, кроме того, и кое-какие вещички – пистолеты мальчишки, пистолет Кэйро, черная статуэтка, из-за которой все и заварилось, а также банкнота в тысячу долларов, которой хотели подкупить меня. – Он посмотрел на Данди, нахмурился, наклонился вперед, чтобы заглянуть ему в лицо, и рассмеялся. – Что, черт возьми, стряслось с твоим приятелем, Том? На нем лица нет. – Спейд снова засмеялся. – Голову даю на отсечение, что, выслушав Гутмана, он решил, что наконец-таки взял меня за жабры.
