и, по древнему обычаю, уничтожить…
– А что значит «прокляли на смерть»? – перебил Дайк, не до конца понявший это странное выражение.
Дварна терпеливо ответил:
– Когда тирес произносит проклятие, он призывает высшую справедливость покарать небожителя.
– Но убивают-то парня приверженцы тиреса, а не молния с небес?
Дварна задумчиво сжал губы, помолчал…
– Это сложно… – обронил он наконец. – Понимаешь, Дэва… Не всякий тирес и не всякого небожителя может проклясть на смерть так, чтобы нашлись приверженцы, которые готовы исполнить его волю. Нужно, чтобы парня скорее всего считали достойным смерти, а тиреса – надежной защитой для исполнителя. Вот почему я склоняюсь к мысли, что проклятие тиреса обращается в дело только с высшего благословения. Насколько, конечно, мне открыта истина… – Дварна, по обыкновению, усмехнулся и наконец прямо спросил: – Ты хочешь присоединиться ко мне, тирес Дэва? Но помни, я не терплю малодушия. Если ты предан мне всеми помыслами, кроме одного, ты мне не нужен.
Дайк напрямик ответил:
– Не знаю, я еще не разобрался, к кому должен примкнуть.
– Разбирайся, – дружелюбно согласился Дварна. – Я сам за то, чтобы каждый выбирал себе тиреса с открытыми глазами. После выбора – иди до конца. Но выбор должен быть добровольным. И, несомненно, тирес сам обязан оставаться верен учению, которое провозглашает. Его долг – вести своих приверженцев туда, куда обещал.
Дайку внезапно пришла в голову мысль.
– Ты сказал, надо призвать на службу небожителей, которые до сих пор не пристали ни к одному тиресу. Как же призвать, когда ты считаешь, что каждый должен выбирать господина добровольно?
– Пусть выбирают из тех, которые есть, – отрезал Дварна. – Я не жду лично для себя никаких поблажек. Только мерзавец Сатвама должен быть осужден.
Вскоре Дайка позвал к себе Тесайя Милосердный, которого называли еще Благодетелем.
– Между прочим, Сияющий, тебя ждет кое-что интересное, – любезно пообещал он. – Пригласи и своих «верных», пусть посмотрят. Мой Орхейя сделал росписи о Светоче, так, как ты о нем рассказывал. Полюбоваться придут многие. Мой дом открыт для всех.
Сполох еще толком не понимал языка небожителей, хотя и пытался со скуки выучить его – не зимовать же в Сатре молчком. У Тьора с изучением чужого наречия дело двигалось совсем туго. Они не захотели идти с Дайком: мало приятного сидеть глухонемым на шумной пирушке. Приглашение Тесайи приняли только Гвендис и Дайк.
Благодетель был самым богатым тиресом Сатры. Он разместил во дворце за пиршественным столом полсотни небожителей, не только собственных приверженцев, но и Одасу с Итварой, которые тоже пришли вместе со своими «верными». Сатвама и Дварна не были приглашены: у Тесайи шли с ними трения, хотя временами то Дварна, то Сатвама объединялись с Благодетелем друг против друга.
По знаку Тесайи со стены сняли занавеси, которые закрывали роспись. Художник Орхейя с дико распахнутыми глазами метнулся к стене. Небожители за столом увидели освещенные светильниками изображения.
Дайк невольно ахнул. Эти безумные рисунки пробирали до кости. Он узнавал сцены, да и сам Тесайя рассказывал гостям:
– Вот Дасава Санейяти, который передает Белгесту свой шлем. Шлем тиреса Сатры оказывается в руках человека! Зачем же нам вспоминать об этом святотатственном деянии, которое послужило для всех Сатр началом конца? – тихо спросил Тесайя. – И все же я скажу – в этом есть великая цель! – воскликнул он, воздев руки.
Тирес стоял перед стеной, водя светильником сверху вниз, и пламя плошки выхватило застывшую в неправдоподобной позе танцующую Йосенну. Неправильно нарисованное, изломанное тело царевны тем не менее передавало стремительное движение танца. Она немного напоминала стрекозу, потому что половину ее лица занимали глаза – огромные, как у самого художника Орхейи. Над ее головой на троне сидел неподвижный Бисма со скорбно искаженным лицом и открытым ртом. Еще выше виднелись целые ряды маленьких фигурок, преисполненных отчаяния, обозначавшие, должно быть, небожителей Бисмасатры.
– Ее ведет рок! – сказал Тесайя замирающим голосом. – Думали ли вы хоть раз, что чувствовала эта женщина, полюбившая смертный прах! Что чувствовал этот небожитель. – Тесайя плавно двинулся к другой картине, его рука со светильником замерла. За ним порывисто, как летучая мышь, метнулся и Орхейя.
– Дасава Санейяти! Что сломало его судьбу? – продолжал тирес Тесайя. – Ведь у него было все. Подумайте!
Орхейя не сводил горящих глаз с полного лица тиреса.
– Еще какой-то десяток-другой лет, и Дасава стал бы царем собственной Сатры. Он был облечен сиянием, обладал долголетием, которое нам сегодня кажется почти бессмертием. – Голос Тесайи взлетел, отдаваясь от сводов его дворца. – Вместо этого… Дасава бросает все, ломает свою жизнь, отвергает будущее. Ему не быть царем. Он идет живым в Ависмасатру, вступает в безнадежный поединок с Ависмой и остается там навсегда. Разве это возможно?
Слушатели замерли, казалось, они даже не дышали. На рисунке был изображен небожитель в сиянии, отдаленно напоминающий Дайка, с протянутыми вперед руками – а перед ним величественный, огромный, окутанный тьмой владыка Ависмасатры.
– Дасава предал свое призвание, изменил своему месту в мире. То же совершила и Йосенна – видите? – Тесайя сделал еще один шаг и осветил следующую картину.
Она полностью повторяла ту, на которой Дасава передавал Белгесту шлем: царевна Бисмасатры была изображена на месте Дасавы, вместо шлема она подавала Белгесту просто свою ладонь. У человека были не глаза, а пустые провалы.
– Йосенна покинула Бисмасатру с этим исчадием Обитаемого мира, с этим воплощенным разрушением – Белгестом, – говорил Тесайя. – Что с ней стало? Она потеряла все, а заслужила только вечное проклятие. Теперь все они – Белгест, Йосенна, и – к скорби нашей – Дасава – находятся в Ависмасатре. Участь их там ужасна! – Тесайя взмахнул рукой, как бы перечеркивая тех, кто был нарисован на стене. – Что же дает нам созерцание этих безжалостных картин падения и гибели? – развернулся он к слушателям. – Они ясно показывают нам, что мы такое. Йосенна и Дасава были лучшими из небожителей и имели то, о чем мы с вами даже не можем мечтать. Но ошибается тот, кто думает, будто есть добрые, а есть злые, правые и неправые! В каждом из нас заключен порок! Порой он дремлет, но когда приходит нечто или некто, подобный Белгесту, порок пробуждается, и тогда ничто не может удержать даже лучших из нас на пути в пучину. Сам сознавая, что гибнет, что тянет за собой родных, близких, потомков, свой род и даже весь народ, такой небожитель все же не в силах сопротивляться зову бездны! Чем же хвалиться нам? – Тесайя рассмеялся, но смех его звучал как плач.
На глазах его и правда выступили слезы, а на лице – не то гримаса боли, не то блаженная улыбка, какую Сполох видел у Тимены под воздействием отвара из дейявады.
Тесайя Милосердный потряс головой:
– Горе тому, кто не знает себя! Кто не знает, что в нем живут и Дасава, и Йосенна, готовые броситься в грязь, в порок, во тьму, готовые лгать, изворачиваться, предавать, оскверняться! – Тесайя поднял руку со сжатым кулаком.
Орхейя дышал с трудом, его душили рыдания. Впрочем, беззвучно плакали даже взрослые.
– Таковы мы с вами, – заключил Тесайя. – Можем ли мы спасти себя? Нет. Только Жертва, когда придет, избавит нас от той мерзости, которая скрыта внутри нас. Поэтому картины ужасного прошлого нужны нам, чтобы мы всегда помнили о своей гибели и падении.
В пиршественном зале повисла тишина, которая вдруг взорвалась криками, гомоном, всхлипываниями плачущих, шорохом взволнованных жестов.
Дайк оказался за столом рядом с Итварой Учтивым.
– Знаешь, что больше всего поражает меня в Светоче? – подавленным, дрожащим голосом произнес Итвара. – Как они жили. Не так, как мы. Я имею в виду вот что… – Он сделал в воздухе замысловатый жест
