влажными; я все время ждал, что вот-вот меня кто-то окликнет, и я увижу человека с белесыми ресницами.
Но меня никто не окликнул, и я наконец встал и пошел оплачивать счет за гостиницу. Но как только заглянул в бумажник, то сразу понял, почему полиция не явилась за мной. Большая часть моих денег исчезла – фунты и лиры. Маленький негодяй оставил мне только кроны, причем ровно столько, чтобы хватило на оплату гостиницы.
Я снес свои вещи вниз и взял такси до аэропорта. Я взмок, пока шел по залу, вглядываясь в лица людей, находившихся там. Казалось, кое-кто из них наблюдает за мной. Я подошел к стойке паспортного контроля и подал свой паспорт. Дежурил уже знакомый мне клерк. Он сделал отметку в паспорте и, возвращая его, с улыбкой заметил, что на сей раз обошлось без «встречающей делегации». А я взял газету и сел, ожидая посадки в самолет. Я попробовал было читать, но буквы расплывались перед глазами, и я не мог сосредоточиться. Я не сводил взгляда с главного входа, подозревая в каждом входящем без багажа своего потенциального преследователя. Наконец объявили посадку на мой рейс. Вместе с четырьмя другими пассажирами я направился к самолету. Пока мы стояли в очереди у трапа, сердце мое ушло в пятки. Сопровождающий сверял имена пассажиров со своим списком. Рядом с ним стоял человек в серой фетровой шляпе. Я был уверен, что он сотрудник СНБ. Наконец подошла моя очередь.
– Ваша фамилия?
– Фаррел. – Во рту у меня пересохло. .
Мужчина в серой шляпе смотрел на меня холодным, враждебным взглядом. Сопровождающий поставил в списке галочку против моей фамилии. Я колебался. Мужчина в шляпе не двигался. Мой протез казался мне сегодня еще более неудобным, чем обычно, и я с трудом преодолел три ступеньки. В самолете я нашел свободное кресло в середине салона и плюхнулся в него. Развернув газету, я сделал вид, что читаю. Экипаж прошел в кабину и задвинул дверцу, отделявшую ее от салона. Я пребывал в томительном ожидании, к тому же продуваемый ветром откуда-то сзади, скорее всего из двери. Да закроют они ее, наконец, или нет! Непредсказуемость ситуации пугала меня. Сколько же это может продолжаться… Ну конечно же они затеяли свою обычную игру в кошки-мышки: испытанный прием с целью деморализовать противника. Но вот левый мотор провернулся и заработал. Потом заработал и правый. Приоткрылась дверь кабины, и второй пилот приказал всем пристегнуть ремни. Я услышал металлический стук и клацанье запора и с облегчением увидел, как отъезжает от нашего самолета трап. Моторы взревели, и самолет двинулся к взлетной полосе.
Чувство облегчения, захлестнувшее меня, было похоже на погружение в небытие. Я помню только, что рев моторов изменился и меня прижало к спинке кресла. Я инстинктивно потянулся к пряжке ремня безопасности, но, оказывается, я его не пристегнул. Через иллюминатор я видел Пльзень, раскинувшийся внизу, купол водяной башни пльзеньской пивоварни, сеть подъездных путей, опутавших завод. Сквозь клубы белого дыма мелькнул сталелитейный завод Тучека. Пльзень остался позади, и самолет лег на курс.
Однако вскоре меня опять охватило беспокойство. Наш рейс пролегал через Прагу и Вену. И там, во время стоянок, меня запросто могли арестовать. Но там меня не только не арестовали, но даже не потребовали каких-либо документов, поэтому, когда мы оказались вновь в воздухе после кратковременной остановки в Вене и в лучах яркого солнца блеснули снежные вершины Альп, я откинулся на спинку кресла и впервые за два дня с облегчением вздохнул. Я находился по другую сторону «железного занавеса» и был недосягаем для них. Я уснул и проснулся только перед посадкой в Италии.
Самолет проскочил над отрогами Доломитовых Альп, и теперь мы летели над долиной реки По. Скоро самолет совершит посадку в Милане. Я стал думать о том. что ждет меня впереди, о предстоящей встрече с Рисом. По странному стечению обстоятельств, она состоится совсем рядом с озером Комо. А ведь именно там мы виделись с ним последний раз.
В апреле 1945 года он и Ширер бежали. Помог им бежать доктор, такая же дрянь, как Ширер. Потом он пустил себе пулю в лоб.
При одном воспоминании о докторе мне стало не по себе, на лбу выступила испарина.
Джованни Сансевино – «иль дотторе», так его здесь называли. В моей памяти возник голос санитара, возвещавший: «Иль дотторе посетит вас сегодня, синьор капитан».
Как часто я слышал это! Санитар по имени Луиджи, с бородавкой на носу, был истинный садист. «Иль дотторе посетит вас», – провозглашал он и с любопытством наблюдал, как я лежу и, обливаясь потом, гадаю нал тем. обычное ли это «посещение» или очередная операция.
Глядя в иллюминатор, я видел не отражение своего собственного лица, а лицо доктора. Я так хорошо его помнил! Невозможно себе представить, что его нет в живых уже более пяти лет. Если убрать усы. то доктор был точной копией Ширера. а ведь Ширер нравился мне. У него было круглое лицо оливкового цвета с широким лбом, окаймленным шапкой черных блестящих волос. Глаза, правда, были слишком близко посажены и слишком маленькие. Он скрывал их за темными стеклами очков. Но во время операции «иль дотторе» снимал очки, и каждый раз я видел, как в его темных зрачках вспыхивала животная страсть, когда он касался моей ноги, ощупывал ее, а потом принимался нежно гладить. Его дыхание при этом учащалось, становилось прерывистым и вместе с тем тяжелым, как будто он ласкал женщину. И он судорожно облизывал губы.
Я очнулся от воспоминания и почувствовал, что мои мускулы напряглись, как бы ощутив прикосновение его рук. Эти ощущения возникали у меня постоянно. Я не мог их забыть. Я до сих пор часто просыпаюсь от собственного крика в полной уверенности, что полностью лишился своей левой ноги, что она давно по кусочкам спущена в канализацию на вилле «Д'Эсте» и что прикосновение рук, которое я ощущал, даже очнувшись от сна, было лишь остаточной реакцией нервных окончаний.
Я оборвал поток воспоминаний, вытер пот со лба и посмотрел в иллюминатор. Под нами проплывала Падуя, а белые зубцы Доломитов были окутаны черными тучами. Но, глядя на Альпы, я не мог прогнать мысли о Рисе. Для меня он всегда оставался в прошлом. Но как оказалось, он не ушел в небытие. Мне предстояло встретиться с ним в Милане и выполнить поручение Максвелла, но я как-то не ощущал в себе необходимого для этого мужества.
Он был доставлен на виллу «Д'Эсте» с пулевым ранением легких всего через несколько часов после операции, и его поместили на соседней койке в моей палате. Ширера доставили примерно тогда же, в начале 1945 года, после курса «лечения газом» в лагере военнопленных. Это был ядовитый газ, и Ширера не только использовали в качестве «подопытного кролика», но и пытались таким способом заставить его говорить. Его поместили с другой стороны от меня, и «иль дотторе» также работал над ним. А теперь, когда я сидел в самолете, мне казалось, я снова слышал его вопли, и они были куда громче моих. Лежа на больничных койках, мы все время смотрели на голубое озеро Комо, а швейцарская гранича была всего в нескольких километрах оттуда.
Сансевино основательно потрудился над Ширером, и через два месяца тот был на ногах. Однажды доктор сказал ему:
– Я беспокоюсь о вас, синьор, потому что вы слишком похожи на меня. Мне не доставляет удовольствия постоянно лицезреть столь же обезображенного человека, как я сам.
В апреле нас перевели в отдельную палату. И тогда Сансевино сказал, что готов помочь нам бежать при условии, что мы подпишем документ, свидетельствующий о его доброте и сострадании ко всем союзным пациентам и о том, что он не принимал участия в газовом эксперименте. «Союзники выиграют войну, и я не хочу умирать из-за того, что меня заставляли здесь делать», – сказал он.
Сначала мы отказались. Я помню, что в первый момент я обрадовался, увидев в глазах доктора страх. Тем не менее документ мы все-таки подписали, после чего кормить нас стали лучше. Особенно доктора интересовал Ширер, которого он заставлял часто взвешиваться, осматривал его снова и снова, как будто тот был ценным экспонатом для предстоящей выставки. Такое тщательное лечение беспокоило Ширера. Но еще большее беспокойство вызывало его удивительное сходство с итальянским доктором. Он заклинился на мысли, что именно поэтому его доставили на виллу «Д'Эсте» и что он больше никогда нс увидит Америку.
Что касается меня, то я считал все это лишь проявлением отклонений в психике. Для меня было сущим проклятием находиться в одной крошечной комнатке с двумя людьми, к трагической судьбе которых я имел самое непосредственное отношение. Они должны были высадиться близ Болоньи и приступить к организации в горах партизанских отрядов. Но они попали в плен, и только потому, что сразу после того, как
