Папа
Тот телефонный звонок окончательно выбил меня из колеи. Всего три слова: «Ее больше нет». И все. Весь мир остановился. Все стало каким-то бессмысленным и бесполезным. Юля ушла, и жизнь потеряла всякий смысл. Совсем.
Ее больше нет. Я больше никому не нужен. Теперь даже выслушать меня будет некому. Я один. Совсем.
Сначала я испугался, что Хозяин Задверного мира опередил того дядю на кресте. Маму привезли домой. Из нее сделали чучело. Как из тех зверюшек. Только лежала она в большой деревянной коробке. Все ходили и смотрели на маму. Точь-в-точь как в той комнате. Мне было жаль ее. Я плакал.
Когда в дом вошли те дядьки, я испугался. Я понял: они заберут маму. Заберут, чтобы поставить в ту комнату. Заберут, чтобы все могли на нее посмотреть. Но я не хочу, чтобы она была там! Я хочу, чтобы она попала на небо. Я хотел помешать этим дядькам. Правда! Ведь тот мужчина на кресте обещал! А если обещал – значит, надо делать.
– Отдайте маму! – закричал я им. – Стойте! Я не хочу, чтобы на нее все ходили и смотрели. Я хочу, чтобы она попала на небо. Там всем хорошо. Я хочу, чтобы маме тоже было хорошо.
Меня остановила бабушка. Она тоже не хотела, чтобы маму забрали. Она тоже плакала. А еще Оля. Больше не плакал никто.
Бабушка просто взяла меня за плечи. Потом прижала к себе и долго-долго стояла так. Наверное, она знала: нельзя отобрать добычу у Хозяина Задверного мира.
Потом мы ехали куда-то на машине. Папа, Сережа, я, бабушка и Оля. Она вернулась. Она поняла, что мама ушла. Она поняла, что теперь меня некому любить. Я сидел между ней и бабушкой. Мамы нет. Зато есть бабушка и Оля. Значит, я не буду один.
Мы приехали на кладбище. Мне здесь не понравилось. Здесь печально. Здесь тихо и безлюдно. Здесь нет жизни. А еще повсюду из земли торчат кресты. Им тоже здесь не нравится. Совсем. Иначе почему они такие серые и грустные? Не то что в деревне.
Когда мы приезжали к бабушке, она водила нас на кладбище. Оно было другим. Совсем другим. Там не было так тихо. Там пели птицы. Там было много деревьев. А еще совсем рядом – дом Хозяина Оранжевого Мячика. Я вспомнил! Это называется церковью! Но в деревне он пел. Бабушка мне объясняла, что это звенят колокола. Но мне казалось, что поет сама церковь. А в городе колокола не звенели. И в городе плохо, не то что в деревне. Почему маму не отвезут туда?
Все грустные. Им жаль маму. Всем. Меня не жаль никому, кроме бабушки и Оли. Жалость – это обряд. Сейчас им всем положено жалеть маму. Почему? Потому, что здесь так заведено. Потому, что это – кладбище.
Я вспомнил наше кладбище. Там, где мы похоронили попугайчиков. У дерева рядом с домом. Мы завернули их в носовые платки и положили в ямки. Маме тогда тоже было жаль их. Очень. Она плакала. Сережа с папой – нет. Они не пошли с нами. Я тоже плакал. Мне было жаль маму.
Потом я часто приходил на наше кладбище. Мне было интересно увидеть, как попугайчики улетят на небо. Каждый раз я приходил туда и смотрел на холмики. Ведь если они улетят, я это увижу. Им же надо будет сначала выкопаться из земли! В то утро я понял: они улетели – оба холмика были разрыты. Только почему-то рядом было много перьев.
Бабушка говорила, что человек остается под землей. А еще, что он уходит на небо. Но как? Как человек может быть сразу в двух местах? Для меня это было загадкой. И теперь я знаю ответ. Внутри каждого живет еще один человек. Он-то и оставляет в земле перья, когда уходит на небо!
Попугайчики улетели на небо, и им там теперь хорошо. Иногда мне кажется, что я вижу их. Где-то там, высоко-высоко! Выше любого из домов в городе. Они смотрят на меня. Они улыбаются.
Коробку с мамой закрыли крышкой. Потом опустили в длинную узкую яму и засыпали землей. Я понял: Хозяин Оранжевого Мячика и тот человек на кресте услышали меня. Они обхитрили Хозяина Задверного мира. Они забирают маму к себе на небо. Из нее не сделают чучело. На нее не будут смотреть разные тети и дяди. Ей будет хорошо! Я улыбнулся. Первый раз за много-много времени.
Бабушка
Уж и сердце разрывалось, на Костика глядя. Он один по Юленьке-то и плакал. Не то что сухаря эти два. По дому что привидения ходят: бледные, злые.
Хоть бы слезинку-то одну проронили! Хоть бы пожалели!
Уже когда выносили гроб из квартиры, совсем плохо Костику стало. Кричать что-то стал, биться. Так еле его успокоила. А эти двое? Стоят себе где-то в сторонке. Еще и на Костика исподлобья посматривают. Отвернешься, так живо набросятся. Растерзают, гляди.
Да за что же ей такое? Всю жизнь здоровье рвала ради них! Хоть бы всплакнули. Так ведь нет. Изверги! Все на Костика пялились. Мало им Юли, так они теперь и его изведут. Не дам! С собой заберу в деревню.
Сережа
Как мать умерла, хреново стало совсем. Тут еще бабка приехала из деревни. Как мать положили в больницу, так отец ей в деревню телеграмму отправил. Вот она и прикатила. И давай порядки свои устанавливать.
Приехала в гости, так и место знай свое. Так ведь нет! На всех бросаться давай. Мы, мол, с отцом мать до могилы довели! Да что она мелет? Мать целыми днями дома сидела: ни тебе на работу не надо, ни тебе подыматься в черти какую рань. Возись себе с любимчиком своим! Сама же этого хотела. Отец не раз предлагал: давай его в интернат отдадим. Что он тебя изводить будет? Так ведь нет, сама возиться решила с ним. С утра до ночи! Вот он и довел ее. Мы-то с отцом причем здесь? Видеть его не могу, дауна этого!
Ольга тоже молодец. Пришла. Спасибо. Почему же и она против нас с отцом? Что мы им всем такого сделали? Спелись они с бабкой. Все одно и то же: мол, внимания матери совсем не уделяли. Довели!
Дуры. Обе дуры!
Ольга все с Костиком возится. Тоже мне, игрушку нашла себе. Нет, чтобы нам помочь. Поддержать. Дома бы лучше сидела да носа своего не показывала! Почему весь мир против нас?
А тут еще у Костяна истерика приключилась. Мать выносить из дома, а у него припадок. И так уже на взводе целый месяц. Так и чешутся руки в лоб ему засветить как следует. Будет знать в следующий раз свое место.
С неделю назад на улице какого-то здоровяка отмудохал. Сзади налетел, урод. В другой раз я бы с таким хрен сладил! Качок, мать его! В глаз ему раз засветил; барсетку отберет, так хоть фингал останется. На память. А потом черти что произошло. Представил себе, что это братец мой тупой! Ох, как я приложился. Потом еще раз. И еще. Сколько это продолжалось – не помню. Помню только – орал: «Пустите меня, убью эту суку!» Уж отвел я душу тогда на славу. Еще и благодарность от участкового. Этого урода, оказывается, уже месяц отловить пытались. Это две недели назад было. Вот сейчас бы сюда мудака этого!
На кладбище Костян вообще взбесился. Гроб закапывают, а он улыбаться. Совсем спятил, кретин! Ну погоди у меня, даун!
Папа
Пустота и растерянность. Пустота и растерян – ность. Я вдруг понял, что осиротел. Сейчас, когда ушла Юля. Отца год назад хоронил, такого не было. Ну умер. Так ему и годов-то уже сколько было! Срок пришел, значит. А тут.
