источники ничего не сообщают о количестве разоблаченных бывшим чекистом агентов НКВД и РУ РККА, ограничиваясь пространной фразой, что «русской разведке был нанесен серьезный удар»[275].
Японские офицеры, сопровождавшие Люшкова в этой командировке, вспоминали «о бывшем чекисте, как человеке безжалостном и бессердечном». Он лично принимал участие в допросах подозреваемых в сотрудничестве с советскими спецслужбами корейцев, русских и китайцев. Если на допросе захваченный агент медлил с ответом, то Люшков «…сразу тыкал ему в лицо нож, или плескал на него керосин, а затем чиркал спичкой и говорил допрашиваемому, что если тот не заговорит, пока спичка догорает в его пальцах, то он бросит эту горящую спичку ему на голову». Причину такой жестокости бывшего чекиста японцы связывали с его переживаниями о судьбе своих близких, оставленных в Советском Союзе. Их арест и осуждение якобы и сделали Люшкова ожесточенным и беспощадным человеком[276].
По возвращении в Токио бывший комиссар госбезопасности 3-го ранга продолжал активно сотрудничать с японской военной разведкой. Японцы определили его на должность эксперта в 5-й сектор (отвечавший за сбор информации о Советском Союзе) 2-го отдела Генерального штаба.
На своих «новых хозяев» Люшков работал так же усердно, как и в Наркомате внутренних дел СССР. Один из сотрудников японских спецслужб вспоминал, что Генрих Самойлович «был очень умен и работал усердно, все время что-то читал и писал… Нередко он трудился сутки без сна… Это был интеллектуал с широким взглядом на мир. Он много знал не только о политике, экономике и военном деле, но и о музыке и литературе». Люшков требовал, чтобы его снабжали всей текущей советской периодикой. Его добросовестность, усидчивость и работоспособность наводили на японских переводчиков настоящий ужас, тот «выдавал на-гора» по сорок листов текста в день. Японские «русисты» просто не успевали переводить все то, что написал бывший чекист.
В другом источнике мы встречаем совершенно иное описание Люшкова: «В нем было что-то демоническое. Под его взглядом хотелось съежиться, спрятаться. Руки и ноги делались вялыми. Вероятно, подобное чувство испытывает кролик, встречаясь взглядом с удавом. Я безоговорочно верил рассказам Люшкова, о том, как он добивался признаний у арестованных оппозиционеров. Ему, конечно же, ничего не стоило загнать иголку человеку под ноготь или прижечь тело горящей папиросой». Это уже не портрет интеллектуала.
В начале 1941 года Люшкова перевели на работу в гражданское учреждение «Това кенку дже» (Бюро по изучению Восточной Азии), являющееся фактически филиалом японской военной разведки. В обязанности входило изучение и анализ агентурных материалов, сведений радиоразведки и приграничных наблюдательных пунктов, а также показаний перебежчиков из Советского Союза. На основе этих материалов бывший чекист готовил аналитические сводки о положении в СССР. Так, в частности, Люшков подготовил критические заметки к «Краткому курсу истории ВКП(б)», проанализировал материалы стенографического отчета XVIII съезда партии[277].
Японцы активно использовали Люшкова и в пропагандистской войне против СССР. Подготовка антисоветских пропагандистских материалов и документов концентрировалась в 8-м секторе разведывательного отдела японского Генштаба. Сотрудники этого сектора привлекали в качестве эксперта Люшкова. При его участии было подготовлено несколько радиовыступлений, которые в дальнейшем японцы распространяли с передвижных радиостанций и громкоговорительных установок на территорию Советского Союза. В конце 1942 — начале 1943 г. по просьбе японского командования Люшков неоднократно выезжал в районы действия Квантунской и Корейской армий. Здесь он участвовал в разработке разведывательных и контрразведывательных операций, направленных против советских спецслужб.
К этому времени уже мало кто знал, что этот эксперт по Советам, работающий в «Това кенку дже» в недалеком прошлом бывший чекист, комиссар госбезопасности 3-го ранга и орденоносец Генрих Самойлович Люшков. Благодаря японской разведке Люшков получил новые документы на имя некоего Маратова, обзавелся несколькими квартирами в разных районах Токио, постоянно переезжая с одной на другую. Маратова-Люшкова постоянно сопровождала вооруженная охрана (японцы всерьез опасались за жизнь перебежчика). Обустроена была и личная жизнь бывшего начальника УНКВД. Его познакомили с вдовой- японкой, которая в прошлом жила во Владивостоке и немного говорила по-русски. Теперь все свободное время Люшков проводил в окружении этой женщины, четырех полицейских охранников и личного переводчика. Если приходилось выезжать на материк, то, как правило, Люшкова снабжали документами на другое имя. Так, во время своей командировки в 1944 году в Харбин он проживал в гостинице «Нью-Харбин» под видом японского служащего Като Тадаси[278].
В течение 1941–1945 гг. 2-й отдел Квантунской армии постоянно просил руководство Генштаба направить Люшкова в их распоряжение. Разведке Квантунской армии, которая, являлась «форпостом борьбы с советским шпионажем», требовался опытный эксперт и аналитик, знакомый с оперативной работой органов НКВД. Вплоть до начала лета 1945 года из Токио шли отказы, и Люшков лишь несколько раз выезжал в Маньчжурию. Высшие чины японской разведки опасались за жизнь бывшего чекиста. Ведь возможности советской разведки в Маньчжоу-Го были значительными, и Люшкова могли убить или похитить и тайно вывезти в СССР.
Но Харбин был настойчив в своих притязаниях, и в июне 1945 года по приказу начальника 2-го отдела Генштаба Люшкова привезли в Чанчунь. Он поселился в местной гостинице «Ямато» под фамилией Ямогучи Хасимота. Затем Люшков перебрался в Порт-Артур, где он жил вместе с личным переводчиком и охраной на небольшой даче в пригороде. Пробыв некоторое время в Порт-Артуре, по настойчивому требованию бывшего чекиста вся группа перебралась в Дайрен. Их переезд организовывал начальник местной военной миссии капитан Такеока Ютака. На новом месте Люшков стал требовать вернуть его обратно в Токио. Но к этому времени пожелание бывшего генерала НКВД стало невыполнимым.
8 августа 1945 года Советское правительство через посла Японии в Москве заявило, что с 9 августа 1945 года СССР считает себя в состоянии войны с Японией. В ночь на 9 августа 1945 года советские войска перешли в наступление, прорвали японскую линию обороны и расчленили Квантунскую армию. Уже в первых боях японцы понесли тяжелые потери. Некогда мощная войсковая группировка рассыпалась как карточный домик под ударами советских войск[279].
Советские войска продвигались в глубь Северо-Восточной Маньчжурии. Стало ясно, что Маньчжоу-Го вскоре будет захвачено Красной Армией. Для Люшкова оставаться в Дайрене стало небезопасным. Стремительное выступление Советов, паническое бегство Квантунской армии требовали немедленного решения дальнейшей судьбы бывшего чекиста. Руководство 2-го отдела японского Генштаба самоустранилось от решения этой проблемы, свалив все на плечи сотрудников Дайренской военной миссии.
Такеока Ютака на встрече с начальником штаба обороны Квантунского полуострова Янагите Гендзо обсудил несколько вариантов дальнейшей судьбы Люшкова. Предлагалось три варианта: дать ему возможность самостоятельно бежать из Маньчжурии; убить его; выдать советским властям. Был принят окончательный вариант — ликвидировать нежелательного свидетеля.
Янагите Гендзо заявил: «Если Люшков откажется от самоубийства, необходимо его ликвидировать». 17 августа 1945 года бывшего чекиста вызвали в здание военной миссии в Дайрене. Вспоминает Такеока Юнака: «Придя… в мой кабинет, который находился на втором этаже, мы около двух часов вели переговоры о том, как поступить с ним (с Люшковым. — Прим. авт.) в связи с тем, что части Красной Армии скоро могут быть в Дайрене… Я имел намерение отравить Люшкова в кабинете, для чего держал при себе в боковом кармане брюк приготовленный в маленьком флакончике яд, 5 граммов цианистого калия в кристаллах… В процессе беседы я предложил чай в стакане, рассчитывая незаметно положить в него яд… Однако Люшков пить чай отказался, заявив, что у него болит желудок… Я стал вести разговор о том, чтобы он покончил жизнь самоубийством, указав на безвыходность создавшегося положения. Но Люшков отказался от самоубийства и опять настоятельно требовал создать ему условия для побега. Я предложил пойти вместе с ним в порт, якобы подыскать подходящее судно, на котором он мог бы уплыть в Китай. Спустившись! со второго этажа, на ступеньках к выходу во двор я быстро зашел вперед и внезапно из имеющегося у меня браунинга выстрелил ему в левую сторону груди. Он упал. Это было примерно в 11 часов 30 минут вечера»[280]…
Дальнейшие события разворачивались в такой последовательности. Такеока Ютака вызвал
