Откуда-то издалека доносится резкий звук открывающейся дверцы, однако он не слышит, как она хлопнула, поскольку у него в ушах оглушительно грохочет гром. Это грохот рушащейся стены, это грохот прибоя, рокот багрового прилива, поднимающегося ввысь, до тех пор, пока он не затопит весь город. Это конец света, где не будет ни взрыва, ни криков – лишь глухой стук машинного двигателя и хруст гравия под колесами темного «седана», отъезжающего от моста и разрезающего пелену тумана светом фар.
ГЛАВА 10
В небе появляются просветы. Сквозь них он видит звезды, которые ему напоминают отражение мерцающих внизу городских огней. Теперь он совершенно спокоен, его мозг и тело опустошены. Пустая оболочка, в которой слабо бьется маленький черный комок сердца. Иногда он вспоминает о рухнувшей стене, но это уже не имеет никакого значения. Все хорошо. Он – человек, живущий в большом городе у моря; человек, у которого есть работа; есть дом и мать, фанатично обожающая сына. Человек, у которого есть дело. Свое дело. ЦЕЛЬ.
Он едет по темной дороге, и машина умиротворенно подпрыгивает на выбоинах и камнях. Когда он останавливается и открывает дверцу, воздух кажется сладким и свежим, очистившимся от запахов земли, пота и гнили – воздух пахнет покоем. Пахнет морем. Некоторое время он просто стоит, втягивая в себя легкий бриз, и думает о том, как он любит этот город, и еще о том, как это хорошо – иметь возможность спасти того, кого любишь. Издалека доносится гул автострады и гудки автомобильного парома, приближающегося к главному причалу, расположенному к северу от площади Пионер. Сейчас ему нравятся эти звуки. Сейчас его снова окружает мир, в котором можно жить.
Он обходит машину и открывает дверцу со стороны пассажирского сиденья. Внутри начинается какое-то движение, и он на мгновение застывает. Словно в замедленной съемке, к его ногам падает мужское тело. Коснувшись земли, оно застенчиво застывает в неловкой позе, и неестественно вывернутая рука сползает по обивке салона. На мгновение раскрытая ладонь замирает, словно прося последнего подаяния, но затем движется дальше, оставляя на плюшевом сиденьи темную полосу, напоминающую след улитки на склоне.
Француз переводит дыхание. Потом резко наклоняется, хватает труп за лодыжки и тащит к багажнику. На руках – привычные резиновые перчатки. Перетаскивая тело, он безучастно смотрит на изуродованное лицо, на котором уже невозможно различить ни глаз, ни носа, ни губ. Огромный разодранный рот полуприкрыт спутанными волосами, а из-под кожи выступают осколки кости.
…Над смертью властвуй в жизни быстротечной, и смерть умрет, а ты пребудешь вечно…
Подтащив труп, он бросает его на землю. Отпирает багажник, аккуратно обитый изнутри слоем пластика. Вновь нагибается и поднимает тело. Наконец оно с приглушенным звуком шлепается на дно, пачкая пластик. Француз долго глядит па него, рассеянно теребя козырек кепки, а затем захлопывает багажник. Обходит машину, садится за руль и трогается с места. Уже почти рассвело. Его ждут важные дела.
Накануне конца света на него возложена миссия – спасти погибающий город от проклятия. Он выводит машину на автотрассу. Играет тихая музыка, и Француз напевает. Почти мурлыкает в такт французского танго.
А когда видит светловолосого паренька, голосующего на шоссе, не задумываясь, останавливается.
– Простите, сэр, не подвезете меня до города? – с мягкой, почти девичьей интонацией шепчет блондинчик. Щеки вспыхивают пунцовым румянцем. Под глазами – черные круги. Парня шатает от усталости и напряжения. Похоже, он не спал всю ночь, бродя по заросшим аллеям Волонтир-Парка.
– Садись.
Мальчик очень хорош, он еще пахнет невинностью, правда, уже с легким привкусом виски. Но это не беда. Его еще можно спасти. Господи, накануне Тысячелетия, ты вновь услышал меня. Ты послал новое испытание, и я его выдержу во что бы то ни стало. Да свершится воля Твоя.
– Как тебя зовут, ангел мой?
ГЛАВА 11
Утро сияло словно редкостный драгоценный камень.
Солнечный свет играл на граненых стеклах окна спальни, превращая их в сверкающие призмы.
Рай для любящих и любимых. Маленький парадиз Сиэтла.
Фрэнк расслабленно лежал на своей половине огромной кровати, наблюдая, как радужные блики на полу собирались в причудливые узоры. Деревья за окном, тихо раскачивающиеся на ветру.
Рядом прикорнула Кэтрин, натянув одеяло до самого подбородка. Она притворялась, будто еще спит, искренне подыгрывая домашним. Кэтрин улыбалась, украдкой подглядывая из-под темных шелковистых ресниц.
Прямо перед ними поверх одеяла в позе шемаханской царицы восседала Джордан. На ее пижаме подмигивал Микки Маус в орнаменте из красных сердечек. Скрестив ноги и серьезно хмуря брови, она просматривала раздел объявлений во вчерашней газете.
Снаружи доносилось знакомое стрекотание велосипедов, быстро проносившихся мимо и радостно позвякивавших своими старомодными звонками. Звонки на мгновение заглушали пение птиц и тихое посвистывание соседки, подстригающей живую изгородь.
– Что такое боксер?
Фрэнк с интересом взглянул на озадаченное лицо дочери.
Прикусив губу, Джордан решала важную проблему – она выбирала породу будущего щенка.
Перспектива завести в доме боксера Фрэнка не очень устраивала. Он любил пушистых и ласковых собак.
– Боксер – большая собака во-от с такой мордой, – ответил он, старательно вытягивая лицо наподобие очень уродливой собачьей морды. – Жуткая, но очень симпатичная.
Кэтрин снова улыбнулась, продолжая делать вид, что спит. Щенок, по недавнему сговору отца и дочери, по-прежнему оставался секретом для Кэтрин. Псевдосекретом.
Сдвинув брови, Джордан внимательно посмотрела на Фрэнка, а затем отрицательно закрутила рыжей головой.
– Мне так не кажется, – объявила она и вновь уткнулась в объявления. Однако через минуту задала следующий вопрос, на ту же тему. – А что такое шарпей?
– Большая складчатая собака. Во-от с такой… м-м… попой.
– Ее что, куда-то надо складывать?
– Нет, просто шарпей весь состоит из мягких бархатных складок. Но нам, думаю, шарпей не подойдет. Посмотри, нет ли там чего-нибудь попроще из собачьих пород.
Кэтрин улыбнулась еще шире: в самом деле, разве кому-нибудь удавалось что-нибудь скрыть от мамы? Хоть когда-нибудь?
– А как насчет бассета?
Джордан укоризненно посмотрела на отца: ну вот, мама все испортила. Теперь никакого сюрприза. Однако она выжидала, пока он скажет веское слово по поводу бассетов.
– Ну уж нет, – сказал он веское слово, ухмыляясь и поворачиваясь к жене, – в этом доме и так слишком иного длинных ушей.
Кэтрин вскочила, одарив его свирепым взглядом, изображая Эдварда Д. Робинсона в роли бандита. Бандит почему-то получился очень женственным и совсем не злым.
– Ах, так! Кому-то не нравятся мои уши? Зато теперь мы знаем, почему у папы лицо, как у боксера.
Джордан скорчилась от беззвучного смеха.
Газета смялась, когда Кэтрин дотянулась до дочери и ласково обняла ее:
– Что это вы вдвоем задумали?
Муж и дочь лукаво переглянулись, но не успели ничего ответить, поскольку утреннее спокойствие нарушилось пронзительным блеянием телефонного аппарата.
Фрэнк нехотя взял трубку. Больше всего не хотелось нарушать замечательную идиллию.
– Алло?
– Фрэнк? – голос глухой, сквозь шум и треск. Радиотелефон? – Это Боб Блетчер. Мы нашли еще одно тело. Я подумал, что ты захочешь взглянуть… Ты был прав… Он, похоже, снова убивает.
Фрэнк резко поднялся и сел на край постели.
